А вокруг стоял лес, какой можно увидеть разве что в детской книжке. Трава, синие и голубые цветы, зонтики медвежьих дудок и листья лопухов над головой, прохладные ветви лиственниц, берез, пихт... Полная нетронутость и почти парковый порядок... Ни завалов, ни сломанных ветвей, ни поваленных стволов. И шум деревьев, сливающийся с шумом моря, – начинался прилив.
Вы снова спустились к берегу, нашли выброшенный волнами деревянный ящик и за полчаса наполнили его грибами. Вы еле подтащили его к дороге. Шофер маленького серого автобуса помог вам внести ящик внутрь, и никто даже не спросил, где вы собирали грибы. Это было нормально – ехать в середине дня с ящиком грибов.
То место называлось Третьей падью.
КОЛЯ...Когда тебе кажется, что твоя девушка вот сейчас, в эту минуту – с кем-то. Она может идти по улице, разговаривать, сидеть в кино, но она с кем-то наедине. Нет ни злобы, ни зависти... Другое... Ощущение опасности. Будто ей что-то грозит. Или в опасности ты сам. Кажется, что где-то совсем рядом решается твоя судьба и нужно срочно сказать ей, что она для тебя. Но ее нет, она с кем-то. Ты уверен в этом, потому что в такие минуты читаешь мысли, видишь на расстоянии, живешь за десятерых. И стареешь, наверно, за десятерых.
Я несколько раз выходил из купе, торчал в тамбуре, прошел из конца в конец весь состав, но Оли нигде не было. Вернувшись в купе и закрыв за собой дверь, я, как истеричка, колотил кулаками по этим вонючим подушкам, одеялам, полкам. А потом с ненавистью чувствовал запах чужих тел, сырость прачечных, неистребимый запах вагона, в котором была и летняя духота, и жженый пар, и мазут, пропитывающий шпалы, и свежие срезы деревьев с проносящихся мимо товарных вагонов.
Подождав Олю еще полчаса, я взял служебный фонарик и направился через весь состав к пустым вагонам. Больше ей негде быть. Я знал, что Оля там, что она не одна... Это было нехорошо, но я не мог ничего с собой поделать. Подумалось, что сейчас я могу делать что угодно, и никто не сможет упрекнуть меня. Мне казалось, будто кто-то другой, более сильный, чем я, моими же кулаками колотил по полкам в купе, потом за шиворот приволок меня сюда и, распахнув дверь, втолкнул в вагон. С мерзлым стуком дверь захлопнулась за моей спиной. И теперь мне, слабому и растерянному, приходилось делать все самому. Я прошелся лучом по черным окнам, по проходу, по скамьям, запорошенным снежной пылью, чтобы они успели приготовиться. Вагон был общий, и мне не нужно было распахивать двери, все было открыто. Следы на полу обрывались на середине вагона. Я бросил луч в одну сторону, в другую...
Парня я узнал сразу, он был из нашего вагона. А рядом с ним, прижавшись к нему, сидела Оля. Запахнувшись в пальто, как в накидку. Откуда я знаю, может, она просто не успела надеть его, откуда я знаю... Может, я слишком быстро ворвался в вагон... Или вовсе не шарил лучом по окнам, чтобы дать им время приготовиться, а сразу бросился к тому месту, где обрывались на полу следы из снежной пыли. Откуда мне знать... Может, никто и не гнал меня через весь состав, а я сам тащил сюда собственный страх и оставил его в тамбуре... А может, это был вовсе не страх...
Да и незачем мне знать все это.
ВСЕ ЯСНО И ПОНЯТНО. – Эй, парень, убери свет! – сказал Виталий. – Слышишь?
– Это ты, Коля? – спросила Оля.
Коля молча повернулся и пошел к выходу. Он почти пробежал через весь состав, а, добравшись до купе, бросил фонарь в угол и начал одеваться. Но уйти не успел. В купе вбежала Оля.
– Ну? – сказала она. – Уходишь? Собрался уже? Какой ты быстрый... Если бы ты всегда такой был... Обманули бедного мальчика, в лучших чувствах оскорбили, да?
– Не знаю, может, по-твоему, это нормально, и ничего не произошло... Может, так положено... по-твоему.
– Скажите, какой он гордый! Не подступись! Гордыня прямо из ушей лезет! Спасу нет! А сам-то, сам зачем поехал со мной?! Может, любишь меня? Или жить тебе без меня невмоготу? Молчать хорошо, всегда правым окажешься...
– Чего говорить, все вроде ясно...
– Что ясно?! Что тебе, дураку, ясно?
– Выпусти меня... Дверь-то открой...
– Выпущу! Катись на все четыре! Только скажи мне сначала, зачем ты поехал? Молчишь? Тогда я скажу: переспать ты хотел со мной. И вся премудрость. И весь ты здесь. Ха! Подвернулась девка, сама, можно сказать, в постельку кличет, чего ж упускать! И не требует ничего! Вот будет о чем в общежитии потрепаться! Три этажа слюни распустят!
– Тише, там же все слышно.
– Ну и что? Страшно тебе? Стыдно?
– Может, и стыдно.
– Знаешь, чтобы стыдиться кого-то, нужно самому чуть повыше быть. А ты... – Оля досадливо махнула рукой.
– Что я?
– Баба ты. Ну, не баба – дите.
– Так уж и дите?
– Ох ты, боже мой! Го-о-споди! Все-то он теперь знает, все понимает! Как же – мужик он теперь! С некоторых пор... Да ты хоть знаешь, почему я с тем долговязым пошла в пустой вагон? Для тебя все просто, потому что мысли у тебя об одном... Пошла, чтобы познакомиться, чтобы было с кем в кино пойти... С тобой-то у нас ничего не выйдет...
– Это почему?
– Да потому! Наговорят тебе друзья-товарищи, уши развесишь и... Тебе, вон, сейчас уже стыдно...
Оля помолчала, отвернувшись, увидела в углу зажженный фонарь, выключила его, поставила на столик.
– Ладно, – сказала она. – Раздевайся. Чего вырядился, как на свадьбу... Раздевайся, говорят, хватит дуться-то.
Она сама сняла с него шапку, расстегнула пальто, забросила на верхнюю полку шарф. Коля слабо сопротивлялся и молчал, не решаясь признать свое поражение.
– А знаешь, – сказал он, – я чуть с ума не сошел, когда тебя не мог найти, – напряжение спало, и он сказал это устало и почти спокойно.
– Сказано – дите!
Они стояли рядом, и Коля боялся пошевелиться, понимая, что сейчас между ними происходит самое значительное из всего, что было. Из всего, что будет.
Потом они сидели на противоположных полках, наклонившись друг к другу и держась за руки.
– Я ведь приехала по вербовке, – говорила Оля. – На путину. Не в рейс, конечно, так, на рыбообработку. И, понимаешь, только забросили нас на Курилы, в Крабозаводск, только по баракам рассовали, приходит телеграмма – умерла мама. Пока собралась выбраться – уже поздно было. Неделю штормило, пароходы не появлялись в порту. Похоронили без меня. А я... ну что, поревела-поревела да и осталась. Возвращаться мне уже ни к чему было, да и не к кому. Начальство, правда, в положение вошло, поставили в хорошую бригаду, чтоб заработать могла... А осенью, после путины, в Южный приехала. Нашла квартиру, заплатила за полгода вперед и... В общем, с тех пор на материк даже не ездила. Лет пять уже. И пошло – зимой я в проводниках, а летом – на рыбообработке. Один раз на БМРТ к самой Америке плавала. Знаешь, почти к берегу подходили, огни видны, Сан-Франциско – это город ихний... Они нас овощами снабжали, пищей свежей...
– Слушай, – сказал Коля, – это... давай поженимся, а?
– Ну, ты даешь! Ему про овощи... А он...
СПАСАТЕЛЬНЫЙ КРУГ. И вот тогда, под снегом, на пятый или шестой день ты услышал рассказ об искусственных женщинах. Рассказ ошарашивал, его невозможно было забыть или выбросить из головы. Парень, говоря об этих женщинах, не мог сдержать нервной усмешки, и слова он произносил как-то нервно, отрывисто, будто кощунствовал. Оказывается, пограничники, захватывая японские шхуны в наших водах, время от времени среди трофеев обнаруживают этих самых искусственных женщин, сработанных по последнему слову техники из лучших материалов, которые может только предложить всемогущая химическая промышленность страны восходящего солнца. Резина, пластмасса, стеклопластик, капрон – все брошено на то, чтобы создать женщину удивительной красоты. Национальность, цвет глаз, волос, кожи, размеры груди, губ, бедер – все под силу умельцам.
В обычном походном состоянии эта женщина лежит, свернутая в рулончик, среди пропахших потом курток и сапог в дальнем углу тесных нар. А когда в ней возникает потребность, с нее стряхивают крошки табака, рыбью чешую и надувают, как обыкновенный спасательный круг. А отдельные места заливают теплой водой. И все. Женщина готова к употреблению.
О, как она послушна и покладиста! Ее гуттаперчевые руки ты можешь с помощью обычной бельевой прищепки свести у себя за спиной в страстном объятии. Она будет улыбаться отштампованной на заводе улыбкой кинозвезды каждый раз, когда ты не поленишься вытащить из мешка и залить ее теплой водой. Ты можешь залить даже кипятком и получишь просто обжигающую страсть – фирма гарантирует качество розового, в нежных морщинках капрона. Для большего правдоподобия можешь бросить ей на лицо прядь светлых или черных, прямых или вьющихся нитей и целовать ее через эти почти человеческие волосы.
Рассказывают, что в рейсах японские моряки иногда меняются женщинами, рассказывают о трагедии, когда рыбак, придя к себе в порт, отказался вернуться домой – его жена была не так красива, и потом... Он уже не мог расстаться с куклой, он полюбил ее страшной, больной любовью.
