— Пожалую, — проронил Мамухин, смиряя гнев.
Он лихорадочно придумывал казнь «студенту», но ничего толкового в голову не приходило. Если на березы поднять, так зима, дерево мерзлое и не согнешь его, чтоб ноги привязать, сломается. Просто расстрелять или зарубить тесаком, откованным в кузне Анисима Рыжова, для такого врага мало. Раздеть бы да на комарах оставить в тайге, но ведь не лето, нет комаров. «Вот как бывает! — про себя загоревал и восхитился комендант. — Такой вражина, такой супостат попадется, что и казни смертной на него не придумаешь!»
— Много слышал о вашей беззаветной преданности делу революции, — сказал Пергаменщиков и слез с коня. — По всей Сибири и Уралу идет слава о коменданте партизанского района. А ваш мужественный штурм города Есаульска войдет в историю гражданской войны! Так что рад буду служить при таком легендарном полководце. И в старости гордиться буду, что состоял комиссаром у самого товарища Мамухина!
Сказал он это все на одном духе и с такой любовью, что комендант на мгновение расслабился и забыл о казни. Но, спохватившись, спросил:
— А какой ты партии нынче?
— Самой верной и преданной — партии большевиков! — ответил Пергаменщиков с достоинством.
Ответ Мамухину понравился, Анисим Рыжов всегда большевиков хвалил. Но ведь присылали уже одного комиссаришку из них, тот сразу же хотел отряд к рукам прибрать. И прибрал бы, не прояви Мамухин партизанской бдительности.
Пергаменщиков стоял внизу, комендант — на крыльце. Оба раздумывали, приглядывались друг к другу, смекали, что к чему. Первым нарушил затянувшееся молчание Мамухин.
— Я тебя должен казнить, — заявил он. — По завещанию мудрого партизанского вождя Анисима Рыжова. Так что, парень, готовься к смерти. Все, что хотел Анисим, я исполнил. Исполню и последнее его желание.
Рота партизанского воинства, что занималась строевой подготовкой, примаршировала к штабу, развернулась во фронт и замерла по стойке «смирно». Пергаменщиков поглядел на выправку бойцов, похвалил:
— Вы, товарищ Мамухин, на сегодняшний текущий момент лучший командир во всей Сибири. У вас природный талант военачальника и революционера. Я вам пророчу большое будущее!
— Без тебя знаю, — огрызнулся комендант и беззлобно добавил: — Побеждать возможно только при железной дисциплине. Славный вождь Анисим Рыжов своей смертью доказал. Все равно тебя ждет кара трудового народа. Судить буду!
Пергаменщиков, как всегда, ничуть не смутился и не испугался. Свита его вроде бы рыпнулась, потянула карабины из-за плеч, однако партизаны окружили ее и разоружили в один миг. Новоявленный комиссар спокойно поглядел на такое самоуправство, скинул доху, швырнул ее на снег, а на нее бросил свой револьвер.
— А я слышал, вы мудрый человек, Дмитрий Иванович, — сказал он. — И за что бы ни взялись, все решаете по справедливости.
Парнишка-посыльный изнывал за спиной Мамухина, теребил полу дохи:
— Кончай его, дядь Мить! Смотреть больше не могу! Или я его счас!..
— Погоди, — сдерживал Мамухин. — Придумаем ему казню, погоди.
— Убьете меня, а что дальше делать станете? — спросил Пергаменщиков..
— Волкам бросим! — с острой по-детски ненавистью выкрикнул сын Анисима Рыжова. — Или собакам!
— Слыхал голос народа? — кивнул комендант на посыльного. — Вот сколько ненависти против тебя накопилось в крестьянских сердцах!
— Товарищ Мамухин, я вас не о том спросил, — невозмутимо заметил «студент». — Спросил я вас о дальнейших планах вашей революционной борьбы. В мужественной и героической войне вы взяли город Есаульск. Ну, а дальше что делать? Куда вы поведете ваших преданных и храбрых богатырей? Есть ли у вас реальный план?
Мамухин насупился. Пергаменщиков спрашивал как раз о том, над чем бился уж много ночей комендант Есаульска. Ну, верно, взял город, а дальше? Красноярск штурмовать? На Енисейск поворачивать? Сил не хватит. Сидеть в Есаульске — так партизаны скоро домой запросятся, пахать и сеять надо. К тому же какая армия без войны?
Однако тайных дум своих комендант не выдал ни видом, ни голосом, сказав с подозрительным прищуром:
— Выведывать планы — дело шпионское. Ты уж не лазутчик ли, часом? Не от Колчака ли посланный?
— У меня мандат имеется, — невозмутимо заявил Пергаменщиков. — А вот дальнейших планов и руководства к действию у вас нет, дорогой товарищ Мамухин.
— Есть у меня и планы, и действие! — рубанул комендант. — Только тебе хрен скажу!
— Ну если есть, то казни меня, — согласился Пергаменщиков и стал разматывать с шеи шарф. — Я тебе тогда не нужен, и зря меня послали сюда. Действуй по плану. Да здравствует мировая революция!
Он был готов умереть, и посыльный Мамухина уже водил винтовочным стволом по его фигуре, выцеливая то голову, то грудь.
— Не стрелять! — предупредил комендант и спустился с крыльца. — Казнить всегда успеем. Сначала судить надо, по революционным законам и заветам.
— Я разрешаю без суда, — позволил Пергаменщиков. — Я смерти не боюсь.
В эту секунду грохнул выстрел. Все всполошились, завертели головами и увидели Леньку-Ангела на крыше штаба. Ленька перезаряжал берданку. Не успел Мамухин слова сказать, как с крыши громыхнуло еще раз. Пуля взъерошила волосы на непокрытой голове Пергаменщикова и вспорола снег за его спиной.
— Ленька! Запорю, гаденыш! — крикнул комендант и погрозил кулаком. — Не смей!
Ленька-Ангел зарядил берданку и выстрелил. Пергаменщиков даже не вздрогнул.
— Батя! — заорал Ленька. — Погоди, батя! Я тебя счас освобожу! Всех освобожу!
Он пальнул еще раз, и под шумок, пользуясь неразберихой, ударил из винтовки рыжий посыльный — сын Анисима. Бил почти в упор, но пуля лишь резанула сугроб за левым плечом «студента».
— Стойте, сволочи! — заорал Мамухин. — Приказываю не стрелять!
Голос его потонул в сдвоенном треске выстрелов, пули кромсали снег. Тогда комендант сшиб с крыльца своего посыльного, вырвал у него винтовку и потащил Пергаменщикова в штаб. Ленька-Ангел взревел и, разогнавшись по крыше, развернул полы тулупа…
Мамухин выгнал из штаба писаря, — запер дверь на крючок.
— Видал гнев народный? — повернулся к Пергаменщикову.
— Да, товарищ Мамухин, — согласился тот. — Благородный гнев. Только знаменитый партизанский вождь Анисим Рыжов тоже находился, мягко говоря, в состоянии заблуждения.
— Кто? Анисим?! — взъярился Мамухин. — Да он был самым светлым и верным вождем! Он уже погиб за революцию, а мы еще нет!
— Я тоже такого же мнения, — поддержал Пергаменщиков. — Но и дорогой товарищ Рыжов не знал дальнейших планов революционной борьбы! Завоевал бы он Есаульск в упорной и кровопролитной войне, а потом куда? Что? Зачем?
Комендант промолчал, заерзал в кресле, взятом из купеческого дома. Пергаменщиков сделал паузу и робко переступил с ноги на ногу.
— Нельзя двигать революцию в полных потемках, — ласково сказал он. — Вот я и пришел, чтобы открыть вам незрячие глаза, развернуть перед вами, доблестный партизанский вождь, генеральную карту революционного похода.
Мамухин выглянул на улицу, подозвал посыльного и велел никого в штаб не впускать. Тот стал клянчить отобранную винтовку, выклянчил и, взяв на ремень, встал у дверей. Час стоял, другой, третий, и все больше овладевало им беспокойство: уж не прибил ли втихаря ненавистный Пергаменщиков геройского командира красного партизанского воинства? О чем можно так долго разговаривать, когда надо отомстить за отца и поставить «студента» к стенке?
Вокруг штаба ходил кругами Ленька-Ангел, прицеливался в зашторенные окна и скулил, словно побитый щенок:
— Потерпи, бать, освобожу-у…
Комендант Есаульска с комиссаром Пергаменщиковым просидели до глубокой ночи, затем Мамухин попросил еды, и они заперлись до утра. Никто не слышал, о чем они беседовали, однако на рассвете Мамухин вышел на крыльцо, обнимая комиссара за талию. Приказал построить войска и, когда партизанские роты замерли перед штабом, стал держать речь:
— Товарища комиссара Пергаменщикова уважать и слушаться, как меня. Как только победим проклятую интервенцию и колчаковщину, пойдем в поход на Индию!
Мужики-партизаны в строю зашушукались, запереглядывались, кто-то неторопливый спросил: далеко ли эта Индия? И тогда со всех сторон посыпалось:
— Далеко! За зиму-то не сходить.
— А за зиму не сходить, дак не пойдем.
— Весной-то сеять! Может, на лето сходим?
— И за лето не успеем!
— Пойдем на Индию! — резче повторил комендант. — А надо будет — так и через Балканы, и через Кордильеры! Мы понесем свет революции во все темные уголки планеты!
На том митинг окончился. Партизаны, подчиняясь дисциплине, приказ командира вслух не обсуждали, но каждый думал про себя и об Индии, и о революции, и о жене своей и ребятишках, и о земле-кормилице.
