— А как же с тайной исповеди, Василий? — спросил я. — Если человек напишет нам покаянное письмо, то мы же не должны сообщать государству об этом. Это нечестно. Время партсобраний и принародного психологического линчевания прошли. Хотя линчеватели остались и хотели бы снова вернуться в те же времена.
— Тайна исповеди — дело святое, — ответил юноша, — да ведь не каждый исповедовавшийся на путь истинный встанет. Тот, кто на истинный путь встанет, о том все узнают. Кто-то галерею художественную откроет и будет для народа, для его просвещения картины собирать, таланты народные поддерживать. Другой во славу Мельпомены отдаст капиталы свои, театры построит, киностудии. Третий — сиротские дома поставит и на свое содержание возьмет. Четвертый — странноприимные дома поставит, чтобы не было людей неприкаянных, бродяг, чтобы все при уходе были, и старики, и увечные люди, и люди, которые от рождения были блаженными. Кто-то займется мелкой благотворительностью по доходам своим, да вот только половина покаявшихся на путь истинный не встанет. В опасениях за судьбу свою придет за написанной бумагой. И мы отдадим ее ему, да только в руки она ему не дастся. Вырвется из рук и полетит птицей ввысь, роняя повсюду свои перья-листья, и станет тогда известно всему миру о том, кто этот человек и что не покаялся он, а все продолжает свои разбойные дела.
— Василий, ты сам-то веришь в то, что говоришь? — усомнился я в его словах.
— А, давайте, Иван Николаевич, попробуем это сделать, тогда и будет видно, правдивы мои слова или это я по младости лет моих сказки старинные рассказываю, — улыбнулся Василий. — Идите и скажите своему генералу, что вы беретесь убрать разукрашенные части тела у гостей и делегатов съезда, и что принимать будете у себя в кабинете вместе со мной.
— Ты хоть представляешь, в каком положении я буду выглядеть с твоим предложением? — спросил я его.
— Иван Николаевич, мне кажется, что положение ваше будет более умным, чем у раскрашенных, — сказал мой ученик. — Если они хотят быть такими на всю жизнь, то пусть так и ходят, может, это скоро вообще модой станет, и никто не будет их замечать.
Пацан прав. Древние еще говорили, что устами младенца глаголет истина. Я доел мороженое и пошел к генералу.
Глава 20
Реакция генерала была ожидаемой.
— Ты что, охренел? Да ты представляешь, как к твоему предложению отнесется высшее руководство, потому что у некоторых тоже кое-что цветное, — чуть не ли не матом стал говорить мне генерал, подкрепляя свои слова жестами сжатым кулаком. — Кто мне и тебе поверит, что уважаемые люди без юридически оформленных доказательств кем-то отмечены как казнокрады и взяточники и что ты можешь это убрать. Да это вообще нонсенс. Да и тебя с твоей нечистью давно пора гнать. Да я бы тебя давно уже сгноил где-нибудь, да только кто-то тебя поддерживает. Вот так, если хочешь на свою задницу приключений, то вот там стоит мой директор, иди и сам докладывай ему, он тоже за ухо держится.
Я подошел к группе людей, о которых пишут газеты. Они стояли группкой, прикрывая уши руками и о чем-то вполголоса переговариваясь.
Директор спецслужбы был «с улицы», как называют политических назначенцев. В тонкостях оперативной деятельности не разбирался, зато был человек, преданный вновь избранному лидеру. Кому он еще был предан, неизвестно и, честно говоря, я сомневаюсь, чтобы опытные работники доверяли ему и посвящали в замыслы тайных операций, которые замышляются или уже давно идут.
Тем не менее, этого человека из старших лейтенантов запаса произвели в действительные генерал-лейтенанты и наградили тремя или четырьмя орденами. За что? Не задавайте глупые вопросы. По случаю дня рождения или хорошего настроения или для того, чтобы на груди что-то было.
Я кратко изложил ему суть дела и был понят с полуслова.
— Санкционирую, — сказал он и распорядился всех забинтованных участников совещания отправлять на их автотранспорте прямо в управление института, согласуясь по времени и очереди. — Я — как капитан корабля — буду последним, — патетически произнес он.
Работа у нас закипела. Люди сидели по пять человек с каждой стороны стола для совещаний. Они были разделены стеклянными перегородками, которые мы принесли из кабинетов сотрудников. У каждого была стопка бумаги, ученическая ручка и зеркальце. Каждый сидел и писал о своем. Все бумаги начинались одинаково: «Генеральному прокурору Российской Федерации». А в одной кабинке сидел и сам Генеральный прокурор, и писал себе заявление от себя.
По мере написания признаний предательская окраска исчезала с ушей приехавших. Все бумаги я собирал и складывал в папку. Последним был директор. Он написал свое, посмотрелся в зеркальце и сказал:
— Вот и отличненько, а теперь все написанное давайте сюда.
— Так нельзя, — тихим голосом сказал Вася. — Люди свою душу излили и сказали правду, чего они не делали никогда в жизни. Они поверили нам…
— И хорошо, что поверили, — сказал директор. — А сейчас я буду смотреть, кому можно верить, а кому нельзя. Я что, по два раза должен отдавать приказания? — прорычал генерал.
— Смотрите, — не предвещающим ничего хорошего голосом сказал Вася, — вся вина будет только на вас, — с этими словами он взял папку из моих рук и передал директору.
Директор открыл папку и не увидел ничего кроме чистых листов.
— Где все написанное? — закричал он.
— Исчезло, — сказал мальчик, — оно же не для посторонних глаз. Даже на ваших листах ничего нет, зато у вас снова ухо красное.
Директор посмотрелся в зеркальце и увидел свое красное ухо.
— Что же делать? — виноватым голосом спросил он.
— Садитесь писать снова, но уже первым, а с теми, кто сейчас приедет обратно, будете сами разбираться, — сказал я.
Исцеленные уехали недалеко. Вбегающие в мой кабинет люди были из высшей номенклатуры. Остальные столпившиеся в приемной и на лестнице, сразу поняли, в чем дело, увидев пишущего директора. На сколотых скрепкой листах были только их фамилии, написанные их рукой, и никакого текста.
— Мы сохранили вашу тайну, — сказал Вася, — и сохраним ее от других, но только не от вас. Как только кто-то из вас доберется до своих бумаг, они сами станут достоянием для всех. Сохранение вашей тайны зависит только от вас.
Глубокой ночью мы собрали все записи, разложили в отдельные конверты и спрятали под замок в сейфе. Хотя, неоткрываемых сейфов нет. Любой ящик можно открыть. Но Вася обещал сохранить, значит сохранит.
Мой секретарь была на месте и, когда все ушли, приготовила нам чай. Мы сидели за моим столом и пили чай с бутербродами.
