— Поди сюда! — Женщина взглянула на бледную девушку, едва стоявшую посреди пустого вигвама, поманила ее рукой и направилась наружу. Аманда нерешительно двинулась следом. Возле вигвама к ним присоединились две девочки, из которых Аманде обратила внимание еще в первый день. Они молча повели куда-то пленницу, все еще не ведавшую, что ее ждет. Серьезная торжественная троица шагала в сторону от деревни, где в лесной чаще скрывалась еще одна глубокая заводь. Девочки стащили с Аманды ночную рубашку, которая окончательно превратилась в грязные лохмотья, и потянули в воду. Зайдя по пояс, они набрали со дна полные пригоршни песка и долго терли ее нежную кожу. Потом затащили ее еще глубже и с восторженным визгом стали мыть ей голову. Аманда ничего не понимала. Наконец девочки сочли свою работу законченной, взяли ее за руки и подвели обратно к Нинчич, которая с выражением бесконечного терпения на лице вытерла Аманду досуха.
Бедняжка совсем растерялась. Интуиция подсказывала, что ее готовят к какому-то ритуалу. Она стояла неподвижно, обнаженная, перед Нинчич. Индианка любовалась ее прекрасным белым телом, и светлыми длинными волосами, и огромными синими глазами, широко распахнутыми от испуга. Что-то бормоча себе под нос, женщина развернула замшевое платье, такое же, какие носили остальные женщины в деревне, и надела его на Аманду. Затем Нинчич осторожно расчесала густые светлые волосы, и они стали гладкими и пушистыми. После этого она взяла головную повязку, искусно расшитую ярким разноцветным бисером, и повязала Аманде на лоб.
По-прежнему не вымолвив ни слова, женщина повела пленницу к себе в вигвам и заставила войти внутрь и сесть в самой середине. Мало-помалу в вигвам стали собираться другие женщины — они садились вдоль стен, пока девушка не оказалась окруженной со всех сторон. Одни с любопытством трогали удивительные волосы, другие проводили пальцами по гладкой белой коже, тогда как третьи просто глазели на Аманду. И тут заговорила хозяйка.
Женщины, внимательно слушавшие каждое слово, вдруг принялись плакать и выть, издавая горестные стоны. Но тон Нинчич изменился, как и выражение лица, когда она произнесла имя Аманды. Индианка заговорила гораздо веселее, стали радоваться и другие женщины. Когда речь подошла к концу, в вигваме уже царила явно праздничная атмосфера, а окружавшие Аманду женщины потянулись к ней с приветственными возгласами. Ничего не понимая, девушка беспомощно оглянулась на Нинчич. Морщинистое, округлое лицо светилось искренней радостью и гордостью при взгляде на Аманду, и той больше не требовалось слов, чтобы понять всем сердцем: Нинчич объявила о том, что взяла пленницу в приемные дочери.
Наконец-то она свободна! Они не станут убивать ее, они подарили ей жизнь! С поющим от восторга сердцем Аманда вышла из вигвама. Она впервые ощущала себя настолько живой, так чутко радовалась всему: и теплым солнечным лучам, падавшим на лицо, и ласкавшему волосы свежему ветерку… Внезапно окружающий мир показался ей более прекрасным, чем прежде, и она с трудом удерживалась от того, чтобы не пуститься в пляс от простой радости бытия. Повернувшись, чтобы впервые прогуляться по деревне, она снова наткнулась на взгляд знакомых угольно-черных глаз. Девушка замерла в нерешительности, не зная, как ей теперь положено приветствовать молодого воина, и стала ждать, что сделает он,
На лице Чингу засияла широкая, искренняя улыбка, от которой у Аманды что-то дрогнуло в груди. Своим глубоким голосом индеец произнес:
— Добро пожаловать, дорогая сестра, Аманда! Добро пожаловать домой!
Неделей позже, сидя в вигваме своей новой семьи, Аманда припоминала первые дни свободной жизни в племени абнаки. После гибели сына Нинчич осталась без мужчины в доме, потому что ее муж был убит на войне много лет назад. И теперь она целиком зависела от милосердия и щедрости других охотников племени, делившихся с ней мясом. Дичь готовили вместе с зерном, бобами и кореньями, которые трудолюбивая женщина и ее маленькие дочки выращивали на поле и собирали в лесу. Но даже несмотря на эти трудности, Аманда ни разу не могла заметить, чтобы при распределении пищи делались какие-то различия между ней и родными детьми. Всю эту неделю она украдкой наблюдала за лицами своих новых родных, опасаясь какого-либо скрытого неприятия или раздражения, но так ничего и не заметила и поверила, что ее принимают за свою искренне, от всей души.
Аманда смотрела, как проворно двигается ее приемная мать в тесном вигваме, Нинчич была невысокой женщиной, располневшей с возрастом, и ее округлое, морщинистое лицо носило на себе отпечаток долгих лет тяжкого труда и недавно свалившегося на нее горя. Черные миндалевидные глаза казались особенно маленькими в сравнении с крупными носом и ртом. Длинные черные волосы, щедро посеребренные сединой, были стянуты в пучок на затылке, и во всем облике чувствовался опыт долгой, нелегкой жизни. Но вот женщина заметила взгляд Аманды и улыбнулась в ответ. Живой огонь, сверкнувший в глубине маленьких черных глаз, мигом изменил все лицо — оно осветилось чистым пламенем материнской любви. Сколько раз Аманда видела это превращение и все же не уставала удивляться! Ведь после того ужасного дня под стенами форта Уильям Генри она уже не надеялась снова испытать по отношению к себе это горячее чувство и вдруг по странной прихоти судьбы сумела найти его возле очага того самого племени, которое уничтожило ее настоящих родителей!
Аманде тут же захотелось посмотреть на своих младших «сестренок». Ведь она росла одна в семье и всегда мечтала иметь братика или сестричку, а вот теперь, совершенно неожиданно, потеряв всех родных, взамен получила сразу двух сестер!
Чолентит — это имя Чингу перевел как Маленькая Птичка, и оно совершенно совпадало с обликом младшей девочки. Ей было около одиннадцати лет, и хотя круглая мордашка носила признаки несомненного сходства с самой Нинчич, черты ее лица казались более пропорциональными и правильными. Это была милая, живая и веселая малышка.
Мамалнунчетто, то есть Пятнистая Лань, в свои тринадцать лет радовала глаз распускавшейся девичьей красотой. С первого же взгляда лицо названой сестры привлекло Аманду своеобразным обаянием. У матери были маленькие, глубоко посаженные глаза, а Мамалнунчетто природа наградила огромными бархатными глазами, почти скрытыми под пушистыми длинными ресницами. В целом черты ее лица были довольно мелкими, но столь изящными, что подходили скорее фарфоровой статуэтке, чем живой девочке. Стройное тело, еще только начинавшее приобретать округлые женские формы, поражало легкостью и грацией.
Обе девочки не скрывали своего восхищения и гордости, глядя на названую сестру, и старались как можно чаще гладить и просто трогать ее светлые волосы, особенно когда все вместе гуляли по деревне, — они словно предлагали окружающим отдать должное этой необычной красоте.
