Теперь я был в деле.
Через несколько недель на меня вышел Далмар. До этого я с ним не встречался. Я был в ресторане и занимался своими делами, когда появился он. Я был новичком, каждый хотел меня проверить. Далмар сказал, что один придурок у него кое-что украл, и велел разобраться. Мне щедро заплатили. Я смог внести плату за жилье. Помочь маме. Купить еду.
Но с каждым полученным долларом я все тверже усваивал, что не принадлежу больше самому себе.
Каждый день она делает на несколько шагов больше. То стоит на последней ступеньке, потом ступает с крыльца на траву. Сегодня она уходит дальше, на замерзшую грязь, зная, что я у окна и слежу за ней. Садится на холодную землю и замирает, принимаясь рисовать. Через некоторое время пальцы уже плохо ее слушаются. Представляю, что появляется на странице в альбоме. Она рисует только деревья. Ими занят каждый дюйм бесценной бумаги.
Она закрывает альбом и идет к озеру, где усаживается на берегу. Вижу, как она подбирает камни и бросает их в воду. Потом встает и подходит совсем близко к тому месту, где никогда не бывала прежде. Нет, я не испугался, что она убежит, просто мне внезапно надоедает сидеть в доме одному. Она поворачивается, услышав хруст листьев за спиной. Я иду мимо нее к самой кромке воды, засунув руки в карманы и подняв воротник куртки.
– Проверяешь меня? – спрашивает она безразличным тоном.
Я останавливаюсь и подхожу к ней:
– А надо?
Мы стоим рядом и молчим. Я чуть касаюсь ее рукавом, и она делает шаг в сторону. Интересно, смогла бы она передать окружающее на бумаге? Это голубое небо и ковер из жухлой листвы на земле. Вечнозеленые сосны. Огромное небо. Смогла бы изобразить, как ветер носится между деревьев и холодит наши руки и уши?
Поворачиваюсь и иду к дому.
– Хочешь еще погулять? – спрашиваю я, замечая, что она стоит на прежнем месте. Да, она хочет. – Тогда пошли.
Мы движемся в противоположную от дома сторону, нас разделяет всего пара шагов, но ветер умудряется забраться и в пространство между нами.
Интересно, большое ли это озеро? Наверное, очень. Не представляю, какова его глубина. Не знаю даже, как оно называется. Береговая линия крутая, скалистая. Деревья растут прямо у самой воды. Нигде не видно ничего похожего на пляж. Лишь стволы деревьев прижимаются друг к другу, но все равно закрывают панораму своим собратьям, которые, в свою очередь, мешают им.
Хруст под ногами такой, будто идешь по рассыпанным чипсам. Она с трудом сохраняет равновесие из-за неровностей на земле. Я не жду ее. Мы идем очень долго, дом уже давно скрылся из вида. Представляю, как неудобно ей ходить в такой дурацкой обуви. Крутые модные ботиночки.
Ледяной воздух освежает, становится легче дышать. Куда лучше, чем сидеть в промозглом доме и жалеть себя.
Она о чем-то спрашивает, но я не слышу. Замедляю шаг, давая возможность меня догнать.
– Что? – недовольно бурчу я. У меня нет желания вести беседы.
– У тебя есть братья?
– Нет.
– А сестры?
– Тебе так хочется поболтать?
Она обходит меня и теперь идет впереди.
– А ты всегда такой грубый? – бросает через плечо.
Я молчу. На этом наш разговор заканчивается.
На следующий день она опять выходит из дома, но остается в поле моего зрения. Она не настолько глупа. Понимает, как легко потерять возможность совершать прогулки.
Неизвестность ее пугает. Может, она боится Далмара и того, что я сделаю, если она побежит. Страх заставляет ее не нарушать границы. От него ей не убежать.
Пистолет был в ее руке. Она могла меня убить. Кажется, она даже не понимает, как стреляет эта штука. Мне плевать, что с ней будет. Может весь день торчать на улице и отморозить себе задницу, а может дни напролет заниматься чем захочет.
Она возвращается довольно быстро. В руках у нее грязный кот. Не скажу, что ненавижу животных, просто у нас и так негусто еды. И места здесь для троих маловато. Я не в восторге от нового соседа. Она смотрит на меня с мольбой.
– Увижу этого кота еще раз, пристрелю, – заявляю я.
Я не в том настроении, чтобы вести себя как добрый самаритянин.
Гейб. До
После ожидания, казавшегося вечностью – на самом деле прошло три недели, – у нас наконец появляется зацепка: индианка, живущая в доме на Кенмор, уверена, что наш подозреваемый – ее сосед. Она была в отъезде, поэтому только сейчас увидела фотографию по телевизору.
Прихватив фоторобот, опять еду в город. Высотные дома расположены в центре, конечно, это не самый лучший район, но и не самый плохой. Далеко не самый. Здесь поселились люди, которые не могут позволить себе Лейквью или Линкольн-парк, перемешавшись с эмигрантами, которые выглядят так, словно только сошли с лодки. Публика очень разная. Множество ресторанов национальных кухонь, и не только китайские и мексиканские; попадаются марокканские, эфиопские и вьетнамские закусочные. И тем не менее больше половины населения района белые. Здесь относительно безопасно и приятно погулять вечером. Место популярно своими театрами и барами. Многие знаменитости приезжают сюда, чтобы сыграть для таких никчемных людей, как, например, я.
Передо мной высотный дом и двухэтажная парковка; меньше всего на свете я настроен пополнить бюджет города хоть на пенни. Мимо охранника прохожу к лифтам и поднимаюсь на нужный этаж. Мне никто не открывает, дверь заперта.
Конечно, как же еще. Приходится умолять хозяйку нас впустить. Пожилая дама ковыляет сзади и наотрез отказывается отдать нам ключ.
– В наше время никому нельзя доверять, – объясняет она и рассказывает, что квартиру сняла молодая женщина по имени Селеста Монфредо. Это она находит в своих записях. О женщине ей известно лишь то, что оплату она производит вовремя. – Она могла сдать квартиру другому человеку, – предполагает дама.
– Нам надо знать точно.
– Как же узнать? – Женщина пожимает плечами.
– У вас нет никаких документов?
Просто не верится. Я таблетки от кашля не могу купить в аптеке не расписавшись.
– У меня нет. Арендаторы квартиру оплачивают, все остальное не мои проблемы.
Беру у нее ключ и вхожу. Женщина рвется вперед, но пропускает меня и охранника. Несколько раз приходится предупредить ее, чтобы ничего не трогала.
Не знаю, что я замечаю первым: перевернутую и включенную в середине дня лампу или разбросанное на полу содержимое дамской сумочки. Натягиваю резиновые перчатки и начинаю обыск. Под библиотечной книгой на кухне – срок сдачи давно прошел – стопка писем; каждое было отправлено до востребования на имя Майкла Коллинза. Охранник тоже надевает перчатки и поднимает сумку. Внутри он находит кошелек и права.
– Мия Деннет, – читает он, хотя я уже знаю, что там написано.
– Мне нужна запись с автоответчика. И отпечатки пальцев. Надо обойти соседей. Каждую квартиру. Камеры в здании есть? – спрашиваю я у хозяйки, и она кивает. – Мне нужны записи от первого октября.
Оглядываю стены: бетон. Вряд ли кто-то слышал, что происходило в комнате.
Колин. До
Она интересуется, какую сумму мне заплатили за эту работу. Сколько же она задает вопросов.
– Ни черта мне еще не заплатили. Должны были, когда все закончится.
– И сколько тебе обещали?
– Не твое дело.
Мы сталкиваемся в ванной. Она заходит, я выхожу. Сообщаю ей, что горячей воды нет.
– Мой отец знает?
– Я уже сказал тебе, что понятия не имею.
Выкуп планировалось получить от ее отца. Это мне известно. Но откуда мне знать, как поступит Далмар, когда поймет, что мы с девчонкой исчезли.
От нее неприятно пахнет; глядя на грязные волосы, забываешь, что она блондинка.
Дверь захлопывается прямо перед моим носом, и вскоре раздается шум воды. Представляю, как она скидывает одежду и встает под ледяные струи.
Вскоре она выходит, промокая концы волос полотенцем. Я сижу в кухне и ем мюсли с разведенным сухим молоком. Я уже забыл вкус настоящей еды. На столе передо мной разбросаны деньги, пытаюсь подсчитать, сколько у нас осталось. Она оглядывает купюры и монеты. Мы еще не банкроты. Слава богу, нет.
Она, по ее словам, всегда боялась, что недовольный приговором суда преступник однажды застрелит ее отца прямо на ступенях здания суда. От нее это слышать немного странно. Думаю, этого не случится.
Она тоже надеется.
В помещении холодно, но на этот раз она не жалуется.
– Он был адвокатом по уголовным делам. Занимался бандитскими формированиями, асбестом. Он никогда не защищал хороших людей. Люди умирали от мезотелиомы из-за асбеста, а он пытался сэкономить пару долларов крупным корпорациям. Он никогда не рассказывал о работе. Адвокатская тайна, как он говорил, но я не сомневалась – он просто не хотел, чтобы мы знали. Вот и все. Но я умудрялась прокрасться в его кабинет ночью, когда он спал. До этого следила за ним, чтобы доказать, что он изменяет маме – и она имеет право с ним развестись. Тогда я была ребенком – лет тринадцать – четырнадцать. Я понятия не имела, что такое мазотелиома, но читать умела. Шишки под кожей, учащенное сердцебиение, кашель с кровью. Почти половина заболевших умерли в течение года после постановки диагноза. Не обязательно даже работать с асбестом. Умирали маленькие дети, потому что их отцы принесли домой его частички на одежде.
