- И напрасно бы так поступили, Кирилл Николаич. Два мелких бриллианта сделали то, чего вы не получили бы при помощи вашей силы и смелости. Поразительно! Большевики хотели убедить весь мир, что после ниспровержения старого строя человек обновится в нравственном смысле, а тут ответственные работники, эти новые чиновники, не только оскорбляют людей своим хамским отношением к ним, но и вымогают взятки. Не знаю, стоило ли так безжалостно сокрушать монархию?
И он заглянул в серые, как студеные воды Финского залива, глаза Томашевского, сказавшего поспешно, но твердо:
- Конечно же нет, ваше величество. Человек по своей природе остается все тем же, и государственный строй ничуть не исправит его. Ну так пойдемте на Васильевский!
То ли бумага, составленная Куколевым, оказалась состряпана каким-то особым образом, то ли в распоряжении домового комитета и вправду имелось немало пустующих квартир, жилище, полученное Романовыми, предстало перед ними как вполне сносное даже по их взыскательным меркам. К этой квартире, размещавшейся на втором этаже двухэтажного старинного дома по Первой линии, их привел дворник, откомандированный с Романовыми председательницей комитета. Пятикомнатная, с просторной кухней, с окнами на улицу и даже балконом с затейливым кованым ограждением, эта квартира, должно быть, была жилищем богатого чиновника или зажиточного коммивояжера. Ее покидали внезапно, потому что даже посуда, видневшаяся за стеклянными дверцами буфета, была нетронута, а в шкафах, дверцы которых были приоткрыты, виднелась одежда. Странным Николаю показалось и то, что никто после бегства хозяев не тронул эти вещи, не разграбил имущество. Скорее всего, подумал он, квартиру заперли хозяева, а домовой комитет, узнав об их исчезновении, решил наконец передать жилище новым постояльцам.
- Прошу вас ничего здесь не брать, - строго приказал Николай своим домашним, сразу ставшим рассматривать безделушки, теснившиеся на крышках бюро, секретера, тумбочек, картины, висевшие на стенах. - Нам здесь долго не жить, а возможно, вернутся законные хозяева этих вещей и потребуют от нас отчета.
Он сказал это, отождествляя себя с хозяевами, покинувшими квартиру. Ведь он тоже был хозяином и в глубине своей души считал, что когда-нибудь вернется к своему имуществу и потребует отчета от тех, кто временно пользовался им. Однако, чтобы прожить в этой квартире хотя бы с неделю, нужно было приспособить её для жизни. В первую очередь Николай поинтересовался, осталась ли здесь какая-нибудь еда и дрова для её приготовления, и оказалось, что, кроме двух банок кофе, чая и фунта рафинада, в доме ничего нет. Не имелось здесь и дров. Зато Александра Федоровна, в которой хозяйка и охранительница очага продолжала бодрствовать все время их странствий, нашла в комоде чистое, только от прачки, постельное белье и была этому несказанно рада. Правда, она уже знала, как распорядился супруг её камнями, и тревога о том, чем они будут питаться, не оставляла её.
Но вот у дверей в прихожей продринчал медный звоночек, и, когда дверь отворили, на пороге появился улыбающийся Томашевский, притащивший в охапке поленья.
- Смотрите-ка, удачно дровами разжился, - радостно сообщил он после того, как устроился в квартире напротив, где председательница комитета выделила ему великодушно просторную комнату, поселив с двумя другими семьями. "У нас это теперь называется "коммунальная квартира"", - пояснила женщина в черной косынке, занося фамилию Томашевского в домовую книгу.
- Дрова - это прекрасно! - воскликнул, потирая руки, Николай, точно проблема отопления испокон веку была для него одним из важнейших жизненных вопросов. - Только вот с едой у нас не густо. Машенька, а, Машенька, позвал он вдруг дочь. - Иди-ка скорей сюда!
Явилась Маша, отчего-то сильно смущенная, и отец сказал:
- Машенька, наши жадные до еды желудки требуют жертвы. Прошу тебя, вынь из своих прелестных ушек эти милые сережки и, умоляю, не огорчайся когда мы будем жить в Париже или в Стокгольме, я тебе куплю новые, куда более красивые, а то до заграницы не дотянем, правда.
И через полминуты золотые сережки с жемчужинками уже лежали на ладони Томашевского, который отчего-то (возможно, потому, что ощущал исходящее от золота Машино тепло) был смущен.
- Прошу вас, голубчик Кирилл Николаич, - говорил ему Николай, ступайте на рынок - я знаю, здесь неподалеку есть один, возле храма Андрея Первозванного, - и, продав сережки, купите что-нибудь поесть. Мы поужинаем одной компанией!
И Томашевский перед тем, как хлопнуть дверью, лишь кивнул.
Вернулся Томашевский спустя полтора часа с объемистым мешком. Оказалось, что серьги удалось продать за три тысячи рублей, а поэтому мешок Кирилла Николаевича, очень довольного своим вояжем, наполнился всякой снедью - картошкой, правда прошлогодней, вяленой воблой, хлебом и даже колбасой, показавшейся Александре Федоровне, однако, подозрительной по запаху. На кухне в плите затрещали горящие поленья, скоро в кастрюле уже кипела вода, в которой варился картофель, и младшие дочери Николая хлопотали возле плиты, уже успев обмыться в просторной ванне, чтобы встретить Томашевского свежими и привлекательными. Ольга и Татьяна негромко обменивались фразами, взаимно упрекали друг друга в неумении выбрать для стола именно ту скатерть, что приличествовала случаю и характеру трапезы, но спустя полчаса стол был не только украшен нарядной бумажной скатертью, найденной в комоде, но и сервирован очень недурной посудой, и вот уже Романовы и Томашевский сидели вместе за одним столом, в центре которого красовалась бутылка, припасенная Томашевским.
Налили по рюмке даже великим княжнам, а Алеше сразу же наполнили стакан ароматным чаем, вкус которого был забыт Романовыми с тех самых пор, как они покинули дом Ипатьева.
- Правда, не хотелось бы об этом говорить, - с благодушной небрежностью заговорил Николай, когда трапеза подходила к концу, - но на сережках моих дочерей мы долго не протянем. Может быть, последовать совету той строгой дамы из комитета и наняться на работу? Вот только выясню, где в Петрограде биржа, и сразу же пойду туда...
- Папа, я вижу тебя с метлой в руках и в фартуке дворника, съехидничал Алеша, а супруга бывшего монарха надменно взглянула на мужа и резко заявила, опустив перед этим уголки своих красивых губ:
- Право, Ники, если тебе не дорога честь твоих предков, так хоть нашу честь пожалей. Конечно, я знаю, что ты можешь колоть и пилить дрова, очищать лопатой дорожки от снега, но ведь всем этим ты занимался ради... ради спорта, чтобы поразвлечься, все понимали, что ты просто блажишь или притворяешься, желая понравиться всяким там либералам и народникам. Но теперь ты не имеешь права опускаться до унижающих тебя ремесел.
Строгий выговор жены заставил Николая покраснеть, и он сконфуженно спросил:
- Аликс, а что ты предлагаешь делать? Ведь деньги нам будут нужны не только для приобретения еды. Нужно будет разыскать людей, согласных пойти на риск нелегальной перевозки нас через границу. Даже если бы мы уезжали легально, билеты, паспорта потребовали бы тоже очень немалых затрат. Или ты хочешь остаться в России?
- Нет, в твоей России я не намерена оставаться. Довольно с меня и того, что я уже испытала здесь. Но... но есть и иные средства...
- Какие же? Я о них ничего не знаю.
Александра Федоровна одними лишь бровями сделала предостерегающее движение, еле заметно взглянув при этом на Томашевского, который и без того старался делать вид, что предмет разговора до него лично касательства не имеет.
- Прошу тебя, говори, - досадливо поморщился Николай. - Если ты опасаешься Кирилла Николаича, то напрасно. Он уже успел доказать свою преданность нам.
- Нет, не господина Томашевского я боюсь, - немного поджала губы Александра Федоровна, обижаясь на прямоту мужа. - Просто те... средства вернуть будет очень трудно, если они вообще сохранились в том месте, куда я их положила. В двух словах, речь идет о моих украшениях, которые мне удалось спрятать в тайник, что находился в нашей спальне, Ники.
- В тот, что за зеркалом? - потупив глаза, спросил Николай. Перед его внутренним взором вдруг, словно из тумана, явилась комната, их с Александрой брачный будуар, где так много сладостных ночей провели они вместе, где были зачаты почти все их дети, где он, Николай Второй, и она, императрица, были простыми людьми, смертными и греховными.
- Да, за зеркалом. Ты не знаешь, что в Тобольск я взяла лишь малую часть наших драгоценностей, а большая часть вещей, очень дорогих вещей со множеством бриллиантов, осталась там. Я почему-то была уверена, что наш отъезд продлится недолго, что Россия наконец осознает, что допустила ошибку, оплошность, грубость по отношению к нам, но все оказалось иначе...
Александра Федоровна видела, что Николай о чем-то лихорадочно размышляет, пытается что-то решить, очень важное и... трудное для себя.
