Проничев не дышал, когда Кружилин подошел к нему.
Он остался совсем один. И даже представить не мог, как долго ему придется быть одному…
Первого каймана Егор Кружилин убил три дня спустя. Убил, как учил рептолог, и отделался поцарапанными пальцами левой руки… Убил после того, как с огромным трудом дозвонился до генерала Кромова, курировавшего собственную безопасность Управления. Про Кромова говорили, что правильный. Кружилин все ему без утайки рассказал и договорился о встрече.
Но вместо встречи угодил не просто под облаву — под натуральную войсковую операцию, участники которой имели приказ живым не брать.
Он вырвался чудом, уложив первого своего каймана. Тогда он еще не знал, что этот — лишь первый, что будут и другие… Он тогда еще питал иллюзии. Он верил, что остались высшие уровни власти, не опутанные щупальцами «Русского дома». И если очень постараться, до тех уровней можно допрыгнуть. Или хотя бы докричаться.
Через месяц иллюзий не осталось.
Что такое «Русский дом», он понял значительно позже. Но было поздно — он жил в нем. Все жили в нем. Конец света произошел просто и буднично. Без ангелов с трубами и всадников, сеющих смерть. Демократично произошел, можно сказать. Был утвержден думским голосованием…
Жить в новом мире Егор Кружилин не хотел. Умирать тоже не торопился.
Тогда он взял псевдоним Крестоносец. И начал крестовый поход. В одиночку.
Одна беда — Крестоносец не имел понятия, в какой стороне Иерусалим.
Но если долго шагать по пустыне…
Если очень долго — со стертыми в кровь ногами, с песком на зубах, с сожженной солнцем кожей — шагать по пустыне, то рано или поздно за гребнем очередного холма откроется вид на Великий Город.
Он на это надеялся.
Эпилог
Ночью похолодало, под утро выпал первый снег. Непрочный, октябрьский, обреченный растаять через день-два, а то и сегодня.
— Красиво… — сказала Юля. — Как в первый день творения… Все чистое и непорочное.
— Угу, — откликнулся Егор. — И кайманов на улицах не будет.
— Ты не романтик.
— Есть грех.
— Как и все анчоусы…
Он молча стал одеваться. Не глядя на нее, не говоря ни слова. Она стояла у окна голышом, тоже молчала. Казалось, в комнате между ними появилась стена — невидимая, прозрачная, как стекло, и прочная, как броня.
Егор вышел в прихожую. Она наблюдала сквозь оставшуюся открытой дверь. И сквозь прозрачную стену.
Достал куртку… Сейчас уйдет… Как один раз уже ушел. Теперь — навсегда. Теперь уж точно навсегда.
Она метнулась вперед. Стеклянная стена разлетелась на куски, больно поранив. Она не обратила внимания.
Она говорила, и каждое слово давалось с трудом, словно она забыла все слова или все слова куда-то исчезли из мира, и приходилось на ходу придумывать новые, чтобы выразить мысль.
— Прости… меня… Я… никогда… так… тебя… не назову…
— Глупая, — сказал Егор. — У меня сигареты закончились, а в соседнем доме консьерж приторговывает баночными. Через десять минут приду.
Он нагнулся, осторожно поднял ее с колен, притянул к себе.
А она ничего, беззвучно сказал через несколько секунд Крестоносец.
Заткнись, лоботомирую, пригрозил Егор.
— Собирайся неторопливо, — сказал он вслух. — В одиннадцать сорок пять наша консьержка ходит пить чай в дворницкую, хоть часы по ней проверяй. Тогда и выйдешь. Ну все, я пошел…
Он ушел. Она осталась одна. Прошла в ванную, привела себя в порядок. Затем неторопливо оделась. Хотела включить кофеварку, но решила дождаться Егора.
Прошло десять минут. Или больше. Он не возвращался.
Она не догадалась засечь время ухода и обманывала себя, греша на сбой внутренних часов.
Еще через десять минут самообман потерял всякий смысл.
Мысль, что ее снова бросили, она не пускала в голову. Он просто задержался, мало ли может случиться причин для задержки, встретил знакомого, разговорился, или консьерж там тоже ходит пить чай, но не по часам, а когда вздумает, или…
Грохнул выстрел. Снаружи. Приглушенный стеклопакетом, но близкий.
Она метнулась к окну. И тут же прозвучали новые выстрелы, быстро следовавшие один за другим, три или четыре, она не смогла сосчитать.
Окно выходило на двор, небольшой, П-образный. Никого, лишь припорошенные снегом машины. Никто больше не стрелял.
Она поспешила в спальню, там окно выходило на улицу. На ходу твердила, как спасительное заклинание: здесь плохой район, он сам говорил, здесь плохой, плохой, плохой…
Рядом с домом никого, вдали катят по Типанова машины, пешеходов почти нет.
Она села, скорее рухнула на кровать, не зная, что можно и нужно сделать. Тотчас вскочила, опять оказалась на кухне. Двор был прежним, белым и пустым.
Ничего не происходило. Она не могла здесь оставаться. Надо выйти, узнать, что случилось. Она выбежала из квартиры, как была, без верхней одежды. Подскочила к лифтам. Правый, пассажирский, поднимался. На индикаторе мелькали зеленые цифры: пятый этаж, шестой…
Она была на двенадцатом.
Сюда? Егор? Или…
Седьмой, восьмой…
Или дверь откроется, и она увидит чужого? И направленный на себя ствол?
Девятый, десятый, одиннадцатый…
Может, проедет выше?
Двенадцатый…
Лифт остановился.
Она не отрываясь смотрела на двери лифтной шахты. Секунды, минуты, века… После невыносимо долгой паузы двери начали разъезжаться. Тягуче расходились, микрон за микроном.
Юлия Леонардовна Закревская, журналистка, радиоведущая и писательница, обладательница и номинантка многих литературных и массмедийных премий, стояла, упершись взглядом в двери лифта и подозревала, что они будут открываться всю жизнь.
Всю оставшуюся ей жизнь.
Примечания
1
Наука рептология не существует; рептолог — термин полицейского сленга, образованный по аналогии с кинологом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
