— Мы еще не уходим, — бросил я. — И будь добр придать лицу естественный цвет, еще пара минут — и они решат, что вместо предыдущего слуги я нынче вожу за собой утопленника.
Он сглотнул и выпрямился, но лучше выглядеть от этого не стал. В помещении, где смерти на квадратный метр приходится больше, чем в любом некрополисе древности, и в самом деле с непривычки трудно дышать.
К счастью, господин Пельке оказался у себя. В противоположность своему коллеге выглядел он недружелюбно, точно постоянно куда-то спешил и всякий посторонний, оказавшийся в пределах видимости, пугался у него под ногами.
— Кто? — рявкнул он на скрип открывающейся двери. Увидев меня, он взял другой тон и даже сделал некоторую попытку улыбнуться, но взгляд остался прежним, неприязненным. — Простите, господин магильер. Заходите, конечно. Могу чем-то помочь?
Вступление здесь не требовалось, от меня его и не ждали.
— Вы осматривали желудок неизвестного со Стромштрассе? — спросил я прямо. — Его должны были передать вам, по всей видимости, вчера.
— Желудок… Да, позвольте, было. Хотите взглянуть?
— Нет, не стоит. Мне хватит вашего мнения. Вас отрекомендовали как отличного специалиста в этой области.
Его улыбка по кислоте могла бы поспорить с недобродившим вином. Однако спорить он не стал, достал из кармана мятый, залитый чем-то жирным лист, повертел его в руках, что-то выискивая.
— Вот он. Здесь просто… э-э-э… рабочие наброски, знаете ли, самое основное. Итак, вас интересует что-то конкретное?
— Я бы не сказал. Мне нужно мнение относительно как желудка, так и его содержимого.
— Понимаю… Так, вот… Желудок вполне здоров. Видимых повреждений не обнаружено, следов язвы нет, аппетит, видимо, при жизни был отличный, расстройствами пищеварения покойный не страдал…
— Необычно для бродяги, не так ли?
— А? Бродяга?
— Покойный, судя по всему, был бродягой. Тело его так и не было опознано. А у них редко когда случается нормальный стол, часто маются животом и вообще…
— Может быть, вполне может, я, знаете ли, не читаю дел, мое дело — оно все тут… Значит, дальше. Содержимое. В желудке обнаружены практически непереваренные остатки того, что я назвал бы мясным бульоном, э-э-э… фрикадельками, хлебом и свиной колбасой. По тому, что они слабо тронуты желудочным соком, могу предположить, что покойник ваш за полчаса до кончины плотно и не без вкуса пообедал, — прозектор усмехнулся, точно в сказанном было что-то забавное, и засунул мятый лист обратно в карман. — Вот, собственно, и все, что я там нашел.
— Интересное меню для человека без крыши над головой, не находите?
Он пожал плечами. Чувствовалось, что разговор со мной он закончил и уже увлечен своими делами, мой же голос лишь досаждает ему, как звон комара.
— Ну почему же, почему… Вполне может быть и бродяга. Эти бродяги, знаете ли…
— Почему может?
Он удивленно взглянул на меня, так, точно совершенно забыл о моем присутствии.
— Простите?
— Почему вы полагаете, что он может быть бродягой? Судя по тому, что он ел, жил он если и не в достатке, так уж точно не в нужде. Или вы полагаете иначе?
— Я? Полагаю? А, вы об этом… Видите ли, есть один признак.
— Какой же?
— Пища. Все ее компоненты, особенно, конечно, мясные, тронуты заметным гниением. Да-да, молодой человек, вы совершенно правы, это не самое приятное зрелище, особенно внутри желудка… — Петер глубоко вздохнул, точно борясь с накатившей слабостью. — В общем, к тому моменту, когда желудок был у меня, все содержимое прогнило в серьезной мере.
— Это было вчера, не так ли?
— Именно вчера.
— Но на теле к тому моменту не было заметных следов разложения, если не считать трупных пятен. Как же вышло, что еда в его желудке так быстро испортилась?
— А это и есть то самое объяснение, — пояснил прозектор. — Наверняка бродяга и есть. Уверен, когда он ел это, признаки гниения уже были. Проще говоря, он съел что-то до крайности несвежее. Типично для уличного сброда, знаете ли. Я даже удивлен, как он смог это проглотить — обычного человека тут же вывернуло бы наизнанку. Тут ведь не просто душок, это уже скорее гниль… Впрочем, все объясняется тем, что убит он был вскоре после своей последней трапезы. Не случись убийцы, уверяю, его доставили бы тем же днем, только в роли убийцы выступило бы острейшее пищевое отравление.
Его слова имели смысл. Никто в здравом уме не станет есть тронутую гниением пищу — если этот кто-то не голодный бездомный, конечно. Настолько голодный, что позарился даже на то, что не каждая собака бы съела… Что даже странно, ведь прозектор, делавший вскрытие, не отметил сильного истощения, да и Макс упоминал в рапорте, что мужчина сложен вполне нормально, явных признаков худобы не имеет. Что же это за страшный голод? Пьян? Нет, следов спиртного в желудке вроде бы нет, что тогда? Как здоровый мужчина, трезвый и, скорее всего, не умалишенный, может съесть такую дрянь?
Только если поврежден рассудком, крайне рассеян или крайне голоден.
Или…
Это второе «или» заставило меня замереть. Оно было очень маленьким, это «или», но одного его появления хватило для того, чтобы я почувствовал себя каменной статуей. Господин Пельке озадаченно смотрел на меня — видимо, и в лице я тоже переменился. Но это уже было неважно.
Есть еще один способ, как давно мертвая еда может оказаться в живом человеке.
Я выскочил из кабинета, забыв поблагодарить господина Пельке. Чтобы добраться до стола дежурного мне потребовалось лишь несколько секунд. Кажется, вокруг него стояли еще какие-то люди, но они исчезли, стоило мне оказаться рядом. Дежурный, подняв на меня глаза, обмер и сразу показался ниже ростом.
— Приказ! — я ударил ладонью по столу. — Чей приказ?
— Господин?..
— Приказ о преждевременном сожжении неопознанного тела со Стромштрассе! Кто подписал его?
— Простите, одну…
— Там должна быть подпись тоттмейстера из Ордена! Дайте приказ!
— Одну минуту. Я посмотрю… Вот он. Сейчас… Вот подпись, господин тоттмейстер.
— Кто?
— Господин… — он задержал дыхание, разбирая написанное. — Господин Эм. Майер.
Я отошел от стола в полной тишине. Мне смотрели в спину, я слышал чей-то шепот: «Смертоед, видишь эмблему? Все они того…», — но окружающее казалось отдаленным, мутным, точно на землю вокруг меня вдруг сошел густейший туман.
Макс, что же ты…
— Вы в порядке?
Я опустил взгляд. Петер Блюмме настороженно смотрел на меня. Наверно, так обычно смотрят на попавшего в капкан волка — с отвращением и в то же время с какой-то жалостью.
— В порядке. Все в порядке. Пошли отсюда. Хватит дышать мертвечиной.
Когда мы отошли от мертвецкой на приличное расстояние, я спросил его:
— Из пистолета стрелял прежде?
Он смутился:
— Два раза.
— Хватит. Спустить курок сумеешь. Держи, он уже взведенный, — я достал из-за пояса один из своих пистолетов и передал ему. — Спрячь за ремень, идиот! Вот так… Стрелять в крайнем случае. Только если я скажу или… Или если буду мертв. Понял?
— Да.
Он был удивлен, но не испуган. И определенно он не станет задавать вопросов — по крайней мере до того, как спустит курок.
— Мы идем к убийце? — только и спросил он.
— Не знаю. Может, и так. И никакой мести, понял? Никакой стрельбы без приказа! И… и еще будь внимателен. Он может быть очень опасным человеком.
— Он убил двух человек. Я понимаю, что он опасен, — Петер опять вздернул подбородок. Глаза его горели.
— Дурак, — сказал я устало. — Поэтому я и говорю тебе ничего не делать, пока я не скажу. Он убил лишь одного человека, но он опасен совершенно по другой причине.
— Одного? — он даже приостановился.
— Он убил твою мать, — сказал я, не глядя на него, в сторону. — Но не того мужчину со Стромштрассе. Смерть — это капризная дама, и принимает она лишь один раз. Нельзя убить того, кто уже мертв.
Глава 5
Я много раз слышал о том, что человек похож на собственный дом. Должны быть в облике обоих какие-то сходные черты, независимо от того, выражены они в камне или в плоти. Может, и так, но я такого сходства ни разу не обнаруживал, а может, не сильно-то и искал. Общей была лишь одна деталь — к моменту моего визита в незнакомое жилище его обитатель, как правило, был холоден и мертв в той же степени, что и окружающие его стены.
Глядя на дом Максимилиана Майера, я подумал о том, что дом, меньше похожий на моего однополчанина, чем этот, сложнее и придумать. В нем не было ничего от Макса — ни массивности, ни каменной неуклюжести большого тела, ни легкой запущенности в сочетании с щеголеватостью. Напротив, дом оказался миниатюрен, уютен и чист. Стены его определенно красились в этом году, стекла были вымыты, а дорожка, ведущая в дом, тщательно прибрана. Макс терпеть не мог селиться на съемных квартирах, этот дом он выкупил сам, в тот же год, как прибыл в Альтштадт. Насколько я помнил, при нем были горничная и садовник, которые заходили лишь пару раз в неделю. Это можно было бы назвать удобным обстоятельством. Но только для того, кто привык приходить со взведенным оружием в дом друзей.
