Старая докантовская философия вообще оказалась не способной заглянуть в те бездны, которые открылись кенигсбергскому философу:
Я не уклонился от поставленных человеческим разумом вопросов, оправдываясь его неспособностью [решить их]; я определил специфику этих вопросов сообразно принципам и, обнаружив пункт разногласия разума с самим собой, дал вполне удовлетворительное решение их. Правда, ответ на эти вопросы получился не такой, какого ожидала, быть может, догматически-мечтательная любознательность; ее могло бы удовлетворить только волшебство, в котором я не сведущ. К тому же и естественное назначение нашего разума исключает такую цель, и долг философии состоял в том, чтобы уничтожить иллюзии, возникшие из-за ложных толкований, хотя бы ценой утраты многих — признанных и излюбленных фикций. В этом исследовании я особенно постарался быть обстоятельным и смею утверждать, что нет ни одной метафизической задачи, которая бы не была здесь разрешена или для решения которой не был бы здесь дан, по крайней мере, ключ.
Предметом философии отныне, согласно Канту, становится область чистого (то есть независимого от опыта) разума. И далее начинается пиршество мысли. Как ученого, сделавшего, кстати, немало в области конкретных наук (достаточно вспомнить, что он одним из первых дал правильное объяснение морских приливов и отливов под воздействием притяжения Луны, разработал оригинальную гипотезу происхождения Солнечной системы и т. д.), Канта интересует, прежде всего, вопрос: как возможны в принципе такие науки, как математика, естествознание и философия. Но как философ он ставит вопрос еще шире: откуда вообще берется всякое знание, содержащее истины, и как оно формируется на основе первичных и ненадежных чувственных данных.
Скрупулезному обоснованию видения данной проблемы и посвящены почти 700 страниц текста «Критики чистого разума». Кант шаг за шагом проводит изумленного читателя над бездной неизведанного. Показывает, как на фундаменте чувственных первоощущений пространства и времени возникают простые и сложные понятия, которыми оперирует человек в своей повседневной жизни. Среди них научные идеи и категории, находящиеся в диалектической субординации. Понятийный синтез, точно в химической реторте, целиком и полностью свершается в нашем сознании. Кант поименовал этот жизненно, важный и таинственный даже для него самого акт превращения простого в сложное — трансцендентальной апперцепцией, положив тем самым начало не слишком отрадной традиции — облекать свои мысли и выводы в трудно постижимые и неудобоваримые категории, чем так прославилась классическая немецкая философия. Логически безупречно Кант подводит читателя и к парадоксальному выводу: любые законы — природы в том числе — находятся в нас самих: «… Рассудок не черпает свои законы (a priori) из природы, а предписывает их ей».
Но и на этом головокружительные приключения «чистого разума» не заканчиваются. Пытаясь осмыслить сущность и целостность окружающего мира, мы неизбежно впадаем в неразрешимые противоречия, названные Кантом антиномиями. Философ неопровержимо доказал, что с одинаковой степенью достоверности можно логически непротиворечиво обосновать взаимоисключающие друг друга тезисы и антитезисы: мир конечен или бесконечен, он причинен или беспричинен, состоит из простых частей или не состоит из них и т. д. Точно в такие же неразрешимые противоречия мы впадаем, пытаясь понять, что такое Бог, и Кант последовательно опровергает все канонические доказательства бытия Бога (вот он «меч», о котором писал Гейне).
Однако Бог, хотя и непостижим, необходим как постулат нравственности. Без веры в Бога не прожить, ибо иначе невозможно примирить стремление к благу с существованием зла. Без веры в Бога не будет никакой уверенности в том, что можно осуществить хоть какой-то нравственный порядок. (Достоевский впоследствии скажет еще проще: «Если Бога нет — то все дозволено!») В дальнейшем эти выводы легли в основу кантовской концепции категорического императива — нравственного правила для каждодневных поступков. Сама идея проста, как все гениальное, и имеет длительную историю. Пророки и проповедники разных народов и разные времена облекли ее в форму «золотого правила нравственности»: «Поступай с другими так, как бы хотел, чтобы они поступали с тобой». Кант придал этой общечеловеческой истине сугубо философское звучание:
«Поступай так, чтобы максима твоей воли всегда могла быть вместе с тем и принципом всеобщего законодательства». Данная формула и есть знаменитый категорический императив.
Вообще великий немецкий мыслитель считал, что в мире существуют только два явления, заслуживающие действительного восхищения и достойные внимания настоящего ученого: это — звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас. В конце прошлого — начале нынешнего веков, когда философия и наука стали с беспокойством осознавать пагубность традиционной методологии и неизбежность замаячивших впереди тупиков, раздался спасительный лозунг: «Назад к Канту!». Может, и был он чересчур паническим, но рациональное зерно здесь налицо: ни наука, ни философия не могут сделать ни одного шага вперед без тех открытий, которые были совершены в тиши кенигсбергского кабинета и получили свое воплощение в великой книге «Критика чистого разума».
30. ГЕГЕЛЬ
«ФЕНОМЕНОЛОГИЯ ДУХА»
Это — не единственная знаменитая книга в обширном наследии великого немецкого мыслителя. Есть и познаменитее и пообъемнее. И все же именно она — «истинный исток и тайна» гегелевской системы — остается эпохальной точкой отсчета мировой философии. С «Феноменологии духа» начинается «настоящий» Гегель (до того он шел в фарватере предшественников). И для него книга также стала самым дорогим детищем. Когда 13 октября 1806 года после массированного артобстрела в Иену, где проживал философ, ворвались наполеоновские войска, в городе начался небывалый пожар и тотальный грабеж. Единственное, что удалось спасти Гегелю, была только что завершенная рукопись «Феноменологии духа», которую он рассовал по карманам, спасаясь от очередного «визита» французских мародеров. Автор остался бездомным нищим, но мировая культура стала на голову выше.
Необходимая закваска для развития собственного учения и всех последующих школ диалектики чудом была спасена. Книга вскоре увидела свет и на долгое время (вместе с другими работами Гегеля) завладела лучшими умами человечества. В России большая часть интеллектуальной элиты быстро превратилась в гегельянцев, меньшая часть продолжала оставаться шеллингианцами (то есть последователями другого великого немецкого философа — Шеллинга). Крупнейшие русские мыслители — Белинский, Герцен, Бакунин, Хомяков, братья Киреевские и братья Аксаковы в разное время в той или иной степени испытали на себе неотразимое влияние Гегеля, а значит — и «Феноменологии духа».
«Былое и думы» Герцена, точно это случилось вчера, заразительно передают атмосферу незабываемого времени. Бессонные ночные споры в густом табачном дыму и не менее густом тумане сложнейших философских категорий, которые молодые любомудры щелкали, как семечки. Спекулятивные конструкции въедались даже в сознание дремлющих слуг: как-то раз один из них, по свидетельству Аполлона Григорьева, очумело выбежал на крыльцо и отчаянно выкрикнул: «Карету Гегеля!»
Все это будет потом, но отправным пунктом останется книга, название которой начинается с загадочного и труднопостижимого слова — «феноменология». Впрочем, не такое уж оно и трудное: означает «учение о явлениях [сознания]». И скрывается за ним простая истина, ничто не стоит на месте, все развивается, включая и мир человеческих чувств, мыслей, потребностей, интересов. Дабы обосновать это, Гегелю необходимо было решить три тесно взаимосвязанные между собой задачи подвести черту под прошлым, спрогнозировать будущее и дать истолкование настоящему. С первыми двумя проблемами было достаточно просто: с прошлым покончено навсегда, а будущее виделось эдаким гармоничным царством разума, где безраздельно властвует его собственная гегелевская философия, ибо только он — и никто другой — достиг наконец абсолютного знания и дальше, вообще говоря, делать нечего.
Сложнее, как всегда, обстояло с «проклятым» настоящим:
Оно никак не хотело укладываться в прокрустово ложе абстрактных схем и преподносило один сюрприз за другим. Иного не Могло и быть: живая жизнь, живая история, живые люди — одним словом, Гераклитов «живой огонь», который непрерывно вспыхивает и угасает. Но это и есть та самая диалектика, вторая составляет душу объективного и субъективного мира. Познай душу — и ты постигнешь все! Но и само познание невозможно без диалектики. Как душа — котел кипения страстей, так и познание — клубок противоречий, взаимоисключающих противоположностей, движения по спирали — путем отрицания отрицания, зигзагообразных отклонений в сторону и тем не менее — всегда прогрессивное продвижение вперед, несмотря на неудачи и поражения.
