меня, и мне становится откровенно страшно. Я сжимаюсь в комочек на полу, словно он может обрушить на меня свой гнев…
— Я… нет, Петь… я не скажу тебе…
— Я сам выясню, — бросает он и решительно направляется в сторону входной двери. Я вскакиваю и кидаюсь за ним, цепляюсь за рукава его рубашки, умоляя остановиться:
— Пожалуйста, не надо, Петь, пожалуйста, Петь…
Он неожиданно останавливается, как вкопанный:
— Я говорил тебе, что я сделаю с тобой, если ты еще хоть раз выйдешь с ним на связь без моего ведома?
Я нервно сглатываю, отпуская его руку, опуская глаза и ощущая комок напряжения внутри живота. Я не знаю, что это: возбуждение? страх? все сразу? Я качаю головой, закрывая лицо руками:
— Пожалуйста…
— Что — пожалуйста?! — рыкает он. — Те два раза, на танцполе, а потом на администраторской стойке, тебе их было недостаточно?! Тебе приятно, когда тебя унижают и оскорбляют?! Почему ты позволяешь ему делать это снова и снова?! Зачем и как ты вообще вышла с ним на связь?! У тебя ведь новый номер телефона, черт подери!
— Мне позвонила его мать… Она узнала номер в общаге, через одногруппниц…
Я чувствую, как он пытается успокоиться и выровнять дыхание. Я смотрю на него и вижу зверя. Я не знаю, должна ли я бояться, но его сила и энергетика завораживают, погружают меня почти в гипнотическое состояние… Я стою перед ним и не смею шевелиться. Как маленькая мышка, которую вот-вот проглотит удав.
Через три минуты он уже обнимает меня, и я рыдаю у него на коленях, уткнувшись носом в сильное мужское плечо. Он дышит тяжело, но ровно, потому что все еще злится: и на Костю, и на меня.
— Хочу свернуть ему шею, — признается он. — А тебя… Ты не представляешь, что я сделаю с тобой, как только ты успокоишься.
— Что? — спрашиваю я тихо.
— Узнаешь.
— Петь… — я нервно сглатываю, потому что понимаю, что страх все-таки уступает место возбуждению. — Скажи сейчас.
— Обойдешься.
— Ну… хотя бы… когда?
— Когда ты успокоишься, — повторяет он мне, как маленькой девочке, и у меня складывается ощущение, что он мне не наказанием грозит, а обещает награду. Я принимаюсь размазывать слезы и тушь по щекам:
— Я уже спокойна.
— Уверена? — он хмыкает и смотрит на меня так хищнически, как не смотрел еще никогда, кажется. У меня внутри все переворачивается.
— Ну да, — я отчаянно киваю.
— Тогда я жду тебя в игровой через пятнадцать минут. Прими душ и приходи полностью обнаженной. И… знаешь что? Прихвати свечи из шкафчика под раковиной.
— Свечи? — я задыхаюсь, захлебываюсь собственным вопросом.
— Ага.
Я сползаю с его коленей. Мне кажется, что он смотрит на меня исподлобья хитро-хитро, но я не понимаю, почему. Вместо этого я лишь пытаюсь справиться с нахлынывающими эмоциями.
Душ. И в игровую. Обнаженной. Не забыть свечи.
Через пятнадцать минут я на месте. Сжимаю в дрожащих пальцах две свечи темно-розового цвета. Ступаю босиком, перешагиваю порог, а он уже там, обнаженный по пояс, в черных джинсах, тяжелых ботинках, руки скрещены на груди.
— Ты готова?
— Н-наверное.
— Давай-ка договоримся. Сегодня ты называешь меня мастером и обращаешься исключительно на вы. Ты поняла меня?
— Д-да… мастер, — добавляю я после паузы.
— Хорошо, — он кивает и подходит к конструкции, похожей на гинекологическое кресло: — Забирайся.
29 глава. Чудо-кресло и чудо-машинка
Петр
Я злюсь на нее.
Я не присваиваю ее себе, я не имею права ей приказывать, запрещать, решать за нее… Она взрослая самостоятельная девушка, она сама должна делать свой выбор. Она захотела пойти в больницу к этому уебку — и она пошла. То, что он в очередной раз выебал ей мозг, внушил чувство вины и заставил сомневаться в правильности их разрыва, совершенно очевидно. Я бы даже не удивился, если бы Арина не захотела возвращаться в мой дом. Решила бы закончить эти «порочные» отношения, не быть «предательницей» и «шлюхой». Ведь он наверняка снова называл ее так…
Я злюсь на нее. Но еще я хочу ей помочь. Отвлечь, вырвать из паутины болезненных мыслей. Сделать так, чтобы она забыла о своем бывшем недопарне и его цирке с самоубийством. Если честно, я вообще сомневаюсь, что он всерьез собирался покончить с собой. Наверняка случайно переборщил с дозой снотворного, а то и вовсе специально погуглил, что и в каких пропорциях нужно смешать, чтобы откинуться, но не насовсем. Чтобы откачали. В интернете сейчас можно найти любое дерьмо. Мы сталкиваемся с этим постоянно, когда к нам в клуб приходят брошенные, несчастные, изнасилованные, потерявшие смысл жизни девчонки.
Здесь, в игровой, я могу все и одновременно. Я могу наказать ее и утолить свою злость. Я могу приласкать ее и утолить ее потребность в тактильном контакте, нежности и поддержке. Иногда сессия — как сеанс психотерапии. Я могу все. И я сведу ее с ума.
Арина забирается на кресло, и я хорошенько фиксирую ее ноги — в коленях и на щиколотках. Плотные ремни не перетягивают кожу, но держат крепко и надежно. Член в штанах уже набухает, но сегодня я планирую воспользоваться не только им. Я хочу довести ее до исступления. Я хочу выебать ее так, чтобы она запомнила.
— Петь… — шепчет она, не решаясь откинуться на подголовник. Я стою прямо между ее разведенных ног.
— Мастер, — поправляю я ее строго. — Никаких разговоров. Дай это мне, — я забираю у нее парафиновые свечи, которые она до сих пор крепко сжимает побелевшими пальцами, и уже через мгновение щелкаю зажигалкой. Арина тут же вцепляется в подлокотники. Я обхожу ее, наклоняюсь к самому лицу, спрашивая хрипло на ухо: — Ты боишься меня?
— Немного, — отзывается она эхом.
— Хорошо, — я киваю, наклоняя горящую свечу и капая расплавленным воском на ее плечо. Арина вздрагивает, пытается стряхнуть расползающееся по коже темно-розовое пятно парафина, но я качаю головой: — Так не пойдет, детка.
Мне приходится зафиксировать и ее руки тоже. Я снова и снова обхожу ее по кругу, время от времени капая на обнаженную кожу воском, сминая второй рукой ее груди, тяну за возбужденные соски, ласкаю живот, мягко погружаю в ее лоно один палец, заставляя ее выгнуться в пояснице и наконец тихо застонать.
— Я ведь предупреждал, что выебу тебя? — шепчу я тихо и вкрадчиво, облизывая палец, пропахший ее естеством.
— Да, — отвечает она таким же шепотом.
— Но я не уточнял, чем, верно?
— Угу… — я вижу в ее глазах возбуждение и страх, и питаюсь этим:
— Ты когда-нибудь
