монголы называют
тогоху. В качестве прорицателя они или предсказывали будущее, или же гадали по полету стрел и особенно по лопатке: они жгли баранью лопатку и давали вопрошающим ответы по трещинам, которые происходят от огня[298]. У бурят аларских шаман, призванный к больному, должен делать диагноз болезни, отыскать ее причину, т. е. решить, что сталось с его душой, заблудилась ли она или, похищенная, томится в темнице мрачного повелителя подземного мира Эрлика. Предварительное камлание решает этот вопрос. Если душа близко, то шаман известными ему способами вставляет ее в тело, в противном случае он ищет отбившуюся душу по всему свету: в дремучих лесах, в степях, на дне морском и, найдя, водворяет в тело. Часто душа избегает преследователя, она бежит туда, где ходили бараны, чтобы шаман не мог отличить следов ее, смешавшихся со следами бараньих ног, или же уходит к духам юго-западным,
хатам, где она в безопасности от козней шамана. Если души нигде нет в пределах нашего мира, то шаман должен искать ее в царстве Эрлика и совершить трудный и убыточный для больного путь в подземный мир, где требуются значительные жертвы. Иногда шаман заявляет больному, что Эрлик требует взамен его души другую душу, и спрашивает, кто его близкий друг. Если больной бурят не великодушен, то шаман с его согласия ловит во время сна душу его друга. Душа обращается в жаворонка, камлающий шаман принимает вид ястреба и, поймав душу, передает ее Эрлику, который отпускает душу больного. Друг выздоровевшего бурята заболевает и умирает. Но освобождение Эрликом души происходит на известный срок; жизнь больного сохраняется на три, на семь или девять лет[299].
Известный берлинский этнограф Бастиан описывает камлание виденного им бурятского шамана. Старый шаман в присутствии трех своих учеников, помогавших в гадании, ночью, в полуосвещенной огнем юрте, метался с диким топотом и порывистыми скачками по кругу, призывая духов монотонным пением, придерживаясь рифмованного каданса. Когда заклинатель приближался к ученикам, то они падали пред ним ниц, сложив руки, и наставник касался их голов двумя жезлами, которыми он махал во время камлания. Спутник Бастиана задал вопрос относительно потерянного в дороге ящика. Ученик положил осторожно лопатку на уголья и обложил ее тонкими деревянными щепками, поддерживая огонь так, чтобы поверхность равномерно обуглилась; тогда он с почтительным видом, держа лопатку щипцами, передал ее своему наставнику, который плюнул на нее несколько раз и внимательно со стонами и конвульсивными потягиваниями рассматривал трещины. Ответ был, однако, неопределенный и неясный[300]. Г-н Позднеев приводит в своих образцах народной литературы монгольских племен одну интересную ворожебную песню бурятского шамана. Она пелась, по-видимому, перед отправлением бурята на охоту и напоминает ему об обязанностях относительно русского правительства:
Дерево западной скалы,
Распространяйся смолоду,
Приняв синий цвет,
Цвети синими цветками!
Батюшка небо, возьми!
Имеешь ты делать ружейный шомпол,
Имеешь ты убить самку изюбря,
Имеешь ты отдать дань царю,
Имеешь ты выдать подводы казакам.
Дерево южной скалы,
Распространяйся от своего корня;
Приняв синий цвет,
Цвети синими цветками.
Батюшка небо, возьми! и т. д.
Дерево северной скалы,
Распространяйся с своих ветвей,
Приняв синий цвет,
Цвети синими цветками.
Батюшка небо, возьми! и т. д.[301]
Другой образчик шаманской молитвы взят г-ном Позднеевым из бурятской грамматики Кастрена. Она отличается от предыдущего заклинания тем, что происходила на общественном молебствии кэрэк и, следовательно, была вызвана не частным случайным запросом. Она начинается ссылкою на различных богов, придающих авторитетность призыву шамана. Далее следует:
При сем присутствовал (здесь поминается имя призываемого духа).
При призывании были (такой-то дух) по имени помехою.
Призываем долгую жизнь.
Призываем – долгое благоденствие.
Призываем – кожу толщиною в четверть,
Призываем – жизнь, крепкую как железо.
Призываем – действительность жертвоприношения,
Вступление в счастливую судьбу,
Призываем – прогнание заразы,
Исцеление болезни,
Призываем – богатство стадами.
Призываем – многочисленное потомство.
Скорее соберись![302]
В различных уголках Алтайских гор, среди тюркских племен, телеутов, алтайцев и черневых татар камы или шаманы с особенной стойкостью сохраняют все предания и обряды, связанные с их званием. Г-н Потанин имел возможность наблюдать различные камлания. Между прочим, любопытно камлание молодого шамана Энчу, живущего в аиле на реке Талде, в 6 верстах от Ангудая. Его камлание состояло из четырех частей: 1) перед огнем, сидя к нему лицом, 2) стоя задом к огню, 3) перерыв, причем кам, опираясь на бубен, поставленный ребром, рассказал все, что было сделано или сказано духами, 4) в заключение он прокамлал задом к огню перед местом, где всегда висит бубен, и разделся. Энчу говорил, что он не помнит, что было с ним, когда он плясал, стоя на ногах спиною к огню. В это время он бешено крутился телом, не сдвигая ног; он низко приседал, извивался и выпрямлялся, как бы подражая движениям змеи. От быстрого колебания верхней части его тела маньяки – жгуты, нашитые на плаще, – рассыпались и кружились в воздухе, образуя изящные волнообразные линии. В то время он с бубном делал различные обороты; от всего этого получались самые разнообразные звуки. Иногда Энчу обращал бубен перекладиной вверх, держа горизонтально и ударял неистово в бубен снизу. Ангудайские спутники Потанина объясняли, что шаман собирал в бубен духов. Когда кам сел спиной к огню, то держал себя гораздо спокойнее; он иногда прерывал удары в бубен, разговаривал с кем-то, хохотал, указывая таким образом на пребывание в обществе духов. В одном месте Энчу пел протяжно и очень приятно под удары в бубен, похожие на топот коней, – по объяснению присутствовавших, шаман поехал вместе со своей дружиной.
На Елегеше Потанин присутствовал при камлании одной пожилой шаманки в Урянхайском ауле. Юрта была очень тесна. Шаманка имела при себе мужа, который помогал в приготовлениях к камланию: подавал одежду, сушил бубен перед огнем, бросал в огонь можжевельник и пр. Особенность камлания шаманки сравнительно с Энчу – это исступление и корчи; бросив бубен, она стала тянуться к сидящим в юрте с оскаленными зубами и распяленными пальцами в виде звериной лапы, потом она грохнулась на землю, причем чуть не попала головой в огнище на очажный камень. Лежа на земле, она корчилась, пыталась грызть зубами накаленные камни, которыми был обложен очаг. Муж удерживал ее голову и
