Пока я вёл бой с «мессершмиттами», совсем стемнело. Немецкие лётчики почувствовали, что здесь им не угадать, развернулись и оставили нас в покое. Лётчик подошёл ко мне и сказал, что пока он маневрировал, бензин кончился. Я принимаю решение и приказываю посадить машину в поле. Мы благополучно сели, и я вижу, что мы сели на минное поле. Все артисты в шоке, Шикин, бледный как полотно, смотрит на меня, какое я приму решение.
Я вышел из самолёта и думаю: что делать? Вести людей по минному полю? Я не имею права ими рисковать. Оставаться на поле до рассвета опасно — могут разбомбить. Принимаю решение идти самому. Далеко на горизонте вижу неяркие огоньки. Значит, землянки. Пошёл на огонёк по минному полю. Шёл долго, но это не страшно для меня, так как в своё время на всесоюзных соревнованиях я был победителем по ходьбе на двадцать километров. Темно, ни зги не видно.
Подхожу к землянке и думаю: «Кто? Наши или немцы?» Короче, вытаскиваю парабеллум, взвожу курок. Открываю ногой дверь, как леопард впрыгиваю в землянку и слышу крик:
— Гаркави, родной!!! Это были наши». Михаил Гаркави рассказывал эту байку медленно, смакуя, поглядывая на меня в паузах, давая мне возможность восторгаться его мужеством, находчивостью и полководческими способностями.
Я всё думал, как можно увидеть минное поле, да ещё в темноте? Как можно отогнать два «мессершмитта» чапаевским пулемётом, которого не было? Но воображение Гаркави позволяло смоделировать любую ситуацию. Убеждён, что мысленно он мог себя представить даже Анкой-пулемётчицей.
Как-то в Ленинграде мы жили в гостинице «Европейская». Однажды Михаил Наумович звонит мне и приглашает к себе в номер.
Спускаюсь к нему. Гаркави сидит в кресле в сиреневом белье. Зрелище далеко не эстетическое — так мог бы выглядеть слон, если бы его одели в подобное белье. Жена артиста сидит за столом и пьёт чай.
У Михаила Наумовича одна страсть — он был влюблён в русских певиц. Его первой женой была Лидия Андреевна Русланова, гениальная русская певица. Когда они разошлись, он снова женился на русской певице. Жена Гаркави сюсюкала. Она не говорила «Миша», а говорила «Мися». По виду она должна была говорить басом, однако разговаривала фальцетом.
Михаил Наумович без повода спрашивает у жены:
— Скажи, пожалуйста, сколько у тебя было мужей?
— Три.
— А любовников?
— По-моему, десять.
— Итого около четырнадцати… Как, мужья в постели были нормальными или с недостатками?
— Как музцины они были прекрасными. Все были ненасытными и меня муцили до утра. Они были сильными и с огромным желанием.
— Ты была ими довольна?
— Оцень. Гаркави не останавливается на достигнутом и в моём присутствии допрашивает свою жену на сугубо интимную тему.
— После своих мужей ты встретила меня. Каким я тебе показался? Жена:
— Когда я познакомилась с Мисой, думала, что Миса как музцина ничего не стоит.
— Почему?
— Миса был очень толстый, а толстые мусцины, я думала не мусцины.
— А как выяснилось?
— А выяснилось, что Миса такой мусцина, вы дазе себе представить не мозете.
— Может, кто-нибудь из твоих мужей как мужчина был лучше меня, ведь они же были не толстыми и моложе?
— Нет, хузе. Миса — это чудо.
— Ты довольна мною?
— Я сцастлива как зенсцина. Гаркави во время этого сексуального диалога поглядывал на меня с достоинством, покачивая головой, был беспредельно сосредоточенным и счастливым, как Нобелевский лауреат.
Самое удивительное в этой сцене, что участниками были люди довольно пожилые. Гаркави по своему возрасту мог помнить в России первую машину, а его жена — первую лошадь.
Я уверен, что этот отрепетированный диалог неоднократно повторялся для разных людей. И, может, в этом состояло их счастье. Гаркави со своей полнотой, в сиреневом белье, в кресле — это смешно. Но Михаил Наумович Гаркави вызывал у меня всегда самые лучшие чувства.
УТЁСОВ
Утёсов был великолепным рассказчиком. Тончайшими оттенками голоса он умел метко обрисовать каждый персонаж. Сюжеты его коротких рассказов неизменно заканчивались фразой, вызывающей взрыв хохота. Вот одна из таких историй.
«Моя сестра, — рассказывал Утёсов, — была ярой революционеркой. В нашем доме в Одессе часто устраивались политические диспуты, в которых принимали участие самые различные группы: большевики, кадеты, эсеры и прочие
Перед началом каждого диспута сестра громовым голосом объявляла:
— Пролетарии всех стран, соединяйтесь! На что наш папа кричал из соседней комнаты:
— Только не в моём доме!»
Леонид Осипович был заботливым отцом. Он души не чаял в своей единственной дочери Эдит и верил в её певческий талант. Однако министерство культуры не разделяло этих восторгов. Однажды один из чиновников министерства сказал Утесову:
— Ваша дочь поёт не своим голосом.
— И правильно делает, — парировал Утёсов, — свой надо беречь.
Утёсов терпеть не мог пародистов. Однажды в оркестр пришёл прослушиваться молодой конферансье.
— Что у вас в репертуаре? — спросил Леонид Осипович.
— Я делаю пародии на Райкина, Утесова, Папанова…
— Это прекрасно, — перебил его Утёсов, — сами-то вы что-нибудь умеете делать?
Ко многим коллегам по эстраде Утёсов относился с иронией. Он говорил:
— Советский артист — особый артист. Он, конечно, рад, когда ему дают звание, но по-настоящему счастлив, когда звание не дают другому.
Артист кино Тема Карапетян купил новую машину. Через неделю он пожаловался Утесову:
— Живу в самом центре города, в соседнем доме отделение милиции. А вчера на минуту оставил машину у подъезда, прихожу — и на тебе! Какой-то хулиган гвоздём нацарапал на дверце слово… Сами понимаете. Два раза закрашивали…
— Что ты возмущаешься, Тема, — успокоил Утёсов, — тут ничего не поделаешь. У тебя есть машина. А у него — только гвоздь.
Утёсов первым в СССР организовал джаз-оркестр. Это доставило ему много неприятностей. Как-то на заседании коллегии министерства культуры он сказал:
— Джаз, как любовница, — его все любят, но боятся показывать.
В 1939 году после раздела Польши Утёсов приехал во Львов. В разговоре с секретарём обкома он сказал, что поляки произвели на него прекрасное впечатление: чуткие, вежливые, предупредительные.
— Не верьте, это все у них наносное. — возразил секретарь.
— Знаете, лучше наносная вежливость, чем откровенное хамство, — ответил Утёсов.
Репутацию самого скупого среди работников искусств снискал композитор Марк Фрадкин. После сдачи фильма «Добровольцы», где звучала песня «Комсомольцы-добровольцы», Фрадкин устроил банкет для съёмочной группы. В числе приглашённых был Утёсов. Банкет был дан не в ресторане, а в столовой. На столе стояли водка, кислая капуста, винегрет, немного сыра… и все. Утёсов поглядел на этот банкетный стол и направился к дверям. На ходу бросил:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
