1989-й.
С макушки двенадцатиэтажного дома напротив демонтируют большие буквы СЛАВА КПСС.
Вскорости на том же месте появится громадный плакат с ковбоем «Мальборо».
Лозунг СЛАВА КПСС, сменяющийся ковбоем Мальборо – какой образ может быть лучше, чтобы обозначить стремительную перестройку!..
Год 1985-й.
Я болею гриппом, сижу в своей комнате, укутавшись в одеяло, а черно-белый телевизор сообщает, что скончался верный ленинец Константин Устинович Черненко и на пост Генерального секретаря ЦК КПСС внеочередной пленум избрал Михаила Сергеевича Горбачева…
И вот восемьдесят третий, я уже на заснеженной московской улице – без реклам, без кричащих витрин, без иномарок, без пробок… Ничего этого у нас тогда не было.
А что было?
Только любовь…
1983, декабрь
Иван Гурьев, младший научный сотрудник
и начинающий прозаик
Я мчался по бульвару, сквозь снегопад, по нетронутому еще снежку.
Мало прохожих вокруг, почти никого. Снег залепляет мокрые стенды с газетами.
Я видел впереди себя Наташино пальтецо и летел, летел к нему.
Только бы она не свернула с бульвара, только б не успела раньше меня дойти до перекрестка с улицей Герцена и исчезнуть за поворотом!
Один раз я поскользнулся, грохнулся, но тут же подскочил и, даже не отряхивая снег, налипший на штанину и рукав, кинулся дальше.
Вот ведь как бывает: необычное событие, стресс освещают все, что случилось в тот день до, что будет после. И помнятся сквозь более четверти века ничтожные детали. Например, благодаря чему я, в ту пору уже совсем не вольный студент, а научный сотрудник, оказался в середине рабочего дня в центре Москвы. Тогда, в декабре, хоть и перестали уже проводить андроповские облавы на прогульщиков – в кинотеатрах и булочных, – однако за трудовую дисциплину по-прежнему боролись. Но у меня, работника НИИ, было в тот день важное комсомольское поручение: закупить в книжных магазинах подарки победителям конкурса молодых рационализаторов. Я даже помню, какие издания я тогда выбрал! Ну, во-первых, обличающий империализм альбом карикатур Марка Абрамова. Во-вторых, альбом «Созидатели». И, наконец, фотоальбом о визите в СССР американской девочки Саманты Смит. Эти издания я присмотрел в книжном магазине «Москва», который находился на том же самом месте – только, разумеется, без всякого свободного доступа к книгам. Ну, и без книг, в нормальном понимании этого слова. Воображаю, как радовались молодые рационализаторы нашего НИИ, получив за свой вдохновенный труд карикатуры Марка Абрамова!
Так вот, альбомы я тогда не купил – и слава богу, потому как тяжеленько бы мне было с ними нестись за Наташей по бульвару!.. Для начала я решил согласовать свой выбор в комитете комсомола – деньги были ассигнованы нешуточные, целых двести рублей. Кроме того, необходимость посоветоваться со старшими товарищами давала мне возможность еще раз убежать под благовидным предлогом с работы – а я только об этом и мечтал.
Уж больно тягостно было мне служить. Хоть наше заведение и называлось научно-исследовательским и проектно-конструкторским бюро, по сути, оно было не чем иным, как типичным советским учреждением. Я сидел в огромной круглой комнате под самой крышей, где, кроме меня, помещалось еще четырнадцать человек. Люди считали что-то на огромных ламповых калькуляторах и даже по-простецки, на счетах; строчили отчеты; заполняли огромные формы значками команд на языке программирования ФОРТРАН; проверяли простыни чертежей… А еще чаще: болтали по телефону, доставали дефицит, интриговали, бегали курить и в буфет, склочничали друг с другом… Совершенно понятно, что любая мыслительная деятельность в такой обстановке была решительно невозможна. И я пользовался малейшим поводом – пионерлагерь, стройка, даже картошка – для того, чтобы сбежать из этой удушающей атмосферы.
А теперь, спустя четверть века, глядя мысленным взором на тех ничего не производящих и никому не нужных четырнадцать человек, особенно остро понимаешь: да, конечно, социализм был обречен. Но этого никто в те дни даже представить себе не мог – не говоря уж о том, что конец наступит так скоро…
Я догнал Наташу в конце бульвара.
Рядом – ТАСС, а по другую сторону улицы – Кинотеатр повторного фильма. И церковь, где Пушкин венчался с Гончаровой. То есть тогда совсем не церковь – а филиал какого-то НИИ, там висят два огромных медных шара, меж которыми проскакивает рукотворная молния.
…Так партия и правительство пародируют Божью грозу…
Наташа замедлила шаг и оказалась совсем рядом. Она, возможно, услышала или почувствовала меня сзади, но не оглядывалась.
И я опасался ее окликнуть. Вдруг я все-таки обознался, и это не она. Вдруг своим криком я вспугну ее, и она вспорхнет, как птица… истает, растворится в снегопаде…
Я с бега перешел на шаг. На торопливый шаг, и пытался успокоить дыхание – не получалось, сердце колотилось, и морозный воздух с силой вырывался из легких.
Несмотря на то что снег съедал все звуки, она обернулась. Да, то была она. Она, она!
– Здравствуй, это я, – проговорил я слова, которыми два года назад обычно здоровался с ней.
На ее лице проявилась робкая улыбка. О, я до сих пор помню то выражение радости на ее лице!
– Ванечка… – прошептала она.
– Привет, Наталья, – выдохнул я. – Наконец-то мы с тобой встретились.
А снег все валил.
– Ты запыхался, – констатировала она, изучающе разглядывая мое лицо и фигуру.
– Бежал за тобой от метро.
– А ты все такой же.
– Хорошо сохранился?
Она покачала головой:
– Такой же романтик.
Но вот она была совсем не такой, как два года назад. Нет, прежней остались и улыбка, и темно-вишневые глаза, и черные волосы (в них запутывались крупные снежинки). Но лицо ее постарело – словно прошло не два года, а целое десятилетие. Возле губ залегла жесткая складка. Не стало румянца, и глаза слегка ввалились. И залегли под ними усталые тени. Но все равно – это была ОНА, и она была лучше, и краше, и милее любой женщины на земле.
– Как ты? – спросил я.
– В двух словах не скажешь.
– Я не тороплюсь. Скажи в трех, в пяти, в ста сорока.
– Я постарела, да?
– Просто повзрослела. Тяжело замужем живется?
Она усмехнулась:
– Нет. Легче, чем ты думаешь.
«Ужас! Опять мы говорим, как тогда, в наш последний раз. Сплошной подтекст».
– Ты в отпуске? – спросил я.
Она снова улыбнулась.
– Да, в отпуске. Боюсь, ненадолго.
– А как там? – я мотнул головой, указывая в неопределенном направлении.
– Там – это в Сирии?
– Ну, да.
– Нормально. Ты-то сам как? Не женился?
– Все жду.
– Чего ждешь-то?
– Тебя. Что тебе надоест замужем. Ты отмотаешь свои три года за границей, бросишь его и вернешься ко мне. Все равно лучше меня тебе никого не найти.
– Ах, Ванечка… – вздохнула она умудренно, но ее лицо вновь осветилось радостью. – Ты и впрямь все такой же…
– Какой?
– Торопыга.
– Я не тороплюсь. Я готов ждать тебя всю жизнь. Но не хочу терять время.
– Пойдем. – Она взяла меня под руку. – Проводишь меня. – И вроде бы спохватилась: – Если ты не спешишь, конечно…
Провожал я ее совсем недолго. По пути она все спрашивала, как я: окончил ли институт, где работаю, как мама. Это были, я чувствовал, не просто вопросы вежливости. Ей и вправду было интересно. Но от моих аналогичных вопросов она изящно уходила. И я по-прежнему ничего о ней не знал: кто муж, как ей живется, когда заканчивается командировка.
– Ну, вот я и пришла. – Мы остановились перед одной из подворотен на Герцена.
– Здесь ты свила свое семейное гнездышко?
– Нет, просто надо зайти. По делам.
– Я подожду тебя.
– Я не знаю, сколько пробуду.
– Это все равно.
– Может, до вечера.
– Плевать.
– Господи, какой же ты неугомонный! Ты же замерзнешь, дурачок!
– Высшее счастье – умереть у порога любимой.
– Болтун несчастный!
Ей было приятно мое поклонение, мое обожание. Видно, не слишком уж счастлива была Наталья в своем браке.
– Ладно, – молвила она. – Я постараюсь побыстрее. А ты не мерзни здесь. Пойди куда-нибудь в теплое место. Вон, в кафе «Оладьи», например. А я приду потом к тебе.
Мы сделали пару шагов с тротуара, и вот уже очутились в полутемном нутре подворотни, куда не залетал снег. Это мини-тоннель, где свет рядом и виден с обеих сторон.
И тут она погладила меня по руке и повернулась, чтобы уходить… И когда я представил, что вновь с ней расстанусь… И опять ее потеряю… Тут меня прорвало. Короткие реплики с затаенной болью и айсбергом смысла под водой сменились горячечным монологом в духе юного Вертера или Ромео. Мне было наплевать, что она ответит и что подумает. И на собственную гордость – тоже наплевать.
– Послушай!.. Мне все равно, где ты живешь. С кем живешь… Я… Я не могу тебя забыть. Я не могу без тебя. Бросай его. Бросай все! Выходи за меня. Я сделаю все, чтобы ты была счастлива! Я люблю тебя, понимаешь?! Я не отпущу тебя! Ты должна быть моей! Мы не простим себе – оба! – что мы так сами с собой поступили!..
