- Остынь, сынок. Пусть убираются, - он крепко сжал плечо парня. - Они уже не вернутся сюда.
Глеб отдернул ладонь от ручки газа, как от кипятка, и, качнувшись, уронил голову на руль. В ушах начинало противно звенеть.
- Не поранили тебя? - Борис Сергеевич старался заглянуть в его лицо.
- Нет. Как там Семенова?
- А что?
Глеб выпрямился. Никто еще не зашел в разгромленный дом, и раненая женщина до сих пор истекала кровью!
- О, черт! - он бросил мотоцикл и взбежал на крыльцо.
Тетя Вера оторвала рыдающую Елену от матери и увела в свою избу. Старшая Семенова лежала на кровати в горнице у Карповых, тяжело дышала и бормотала молитву. Глеб стоял в сенях что называется - никакой. Он бы и сам не охарактеризовал свое состояние точнее. Тамара жалась к нему и тихо всхлипывала.
Борис Сергеевич и Карпов прошли мимо.
- Как она? - Глеб отлепился от дверной колоды.
- Худо. Сотрясение, видать, и крови много потеряла, - пробурчал бывший адвокат. - Ах ты, ёрши-болотные! В город пойду! В милицию, что б им пусто было! Да как же это можно! Вот так, ни за что да ни про что!
- Помолчи ты, Михалыч, - перебил Батяня. - Кто нами заниматься будет? Ну, примут заявление, расспросят для порядка. Думаешь, сюда поедут? Следствие проводить? Держи карман шире!
- Они за иконой приходили, - Глеб тяжело вздохнул.
- Да откуда ж они про нее знали? - вскинулся Карпов. - У нас на десятки километров вокруг - ни жугленка!
- Вовка-урка мог ненароком навести. У пьяного язык, что помело, - Глеб медленно вышел на улицу. Стены душили. Не хватало воздуха. - А вещь и впрямь очень ценная, - продолжал он, когда мужики появились на крыльце. - Это и не икона, собственно. Я ее сегодня в руках держал, рассмотрел. На иконах христиане никогда не изображают младенца-Иисуса голым. Это картина конца семнадцатого начала восемнадцатого века, Австрия или Германия, не знаю точно. За такие штуки на аукционах золотые горы отваливают.
- Дела-а, - протянул Карпов. - А ты, смотрю, не только богатырь, да еще и ходячая энциклопедия!
Глеб вяло повел головой: мол, таким получился.
Борис Сергеевич жестоко ошибался, когда говорил, что грабители удрали. Переждав в лесу, они вернулись в тот час, когда затихшая деревня уснула после тяжкого дня. Они не рискнули нападать открыто: урок мужиков оказался достаточно убедительным. Один с двумя машинами остался на стреме за околицей, а двое тайком пробрались на задворки. Был бы жив Снежок - старый верный пес, поднял бы тревогу, уберег от беды. Но собак в Белкове не держали вот уже год.
Горящая тряпка бесшумно залетела в оконце сарая. Пулей метнулась прочь перепуганная кошка. Бандиты вернулись к мотоциклам, дождались, когда огненный факел полыхнул над домами, победно завопили и, отомщенные, скрылись в лесу.
- Горим!! Мамочки, горим!!
Женский голос пронзил звездную ночь. Огонь пожирал Кожемятовский сарай, жадно перекинулся на хлев, облизал крышу бесхозной избы. Не прошло и десятка минут, как пылали уже три дома.
Тушили землей, без устали таскали из ручья воду, били тряпками и брезентовыми жгутами. Соседки выволокли из избы неходячую бабку Воеводину. А ну как займется вся сторона улицы! Глеб то пинками, то почти на плечах эвакуировал коров - кормилиц всей деревни. Метались слепые от огня обезумевшие куры. Отчаянно ржал Гнедой, наскоро привязанный к дереву на опушке. Елена, прижав к груди злосчастную икону-картину, голосила на всю округу: "Господи, где же твоя справедливость, Господи! За что ты нас, Господи!"
К утру огонь был побежден. Серьезно никто не пострадал, не считая задохнувшейся козы и нескольких гусей. Но изба Семеновых сгорела дотла, погиб в огне добротных скотный двор Кожемятовых, рухнул сарай у Воеводиных и превратились в пепелище оба общественных крытых сеновала. Грузовик и трактор Глеб успел откатить к ручью, машины остались целы.
Новое утро. Новая роса. Сейчас бы на сенокос, как водится в эту пору!
Деревня молчала. Потрясенные, люди сидели возле своих и соседских домов, перемазанные сажей, наглотавшиеся гари, бледные и измученные.
Ощущение зреющего внутри взрыва заставило Глеба подняться и пойти прочь. Его лихорадило. Что-то с трудом сжималось и разжималось в груди, не давая дышать. Липкий горячий пот тек по лицу, щипал глаза. Он шел к реке, шатаясь, и мысленно уговаривал Тамару остаться в деревне.
Не напугать бы... Только бы ее, малышку, не напугать... У них и без меня достаточно горя... Плохо. Вот это называется плохо.
Он упал у воды. Руки и ноги свело мучительной судорогой. И взорвалось. Распрямилось, как годами стянутая пружина. Ухнуло сердце, воздух с шумом ворвался в легкие. И он закричал. Нечто мощное хлынуло в голову. В глазах померкло. Сознание отключилось.
- Глеб... Ну, Глебушка...
- Оставь его, милая, пусть поспит, - женская рука бережно отогнула ворот рубахи и коснулась горячей груди. - Ох, матушки, голова-то отчаянная. В самое пекло кидался. Угорел. Бывает.
- Тетя Вера, он проснулся.
Глеб как раз начал воспринимать смысл слов над собой. Приподнял ресницы. Тамара.
- Твой цветок родился, - девочка захлопала в ладоши.
- Где я? - он не узнал своего голоса.
- Все хорошо, Глебушка, все хорошо, - тетя Вера мягко отодвинула девочку и мокрой тряпицей отерла его лицо.
Красный след на белесой ткани.
- Что это?
- Пустяки, ссадина, - она еще раз промокнула кровь и устало поднялась. - О корягу на реке ударился. Заживет. Поспи, все пройдет.
Она исчезла из поля зрения. Появилась Тамара.
- Ты нашел свой горизонт? - серьезно спросила она.
- Кажется, я промахнул его с хода... - выговорил Глеб и опять забылся.
По очереди возникали Борис Сергеевич, заставлявший пить какой-то горький настой, синеглазая Тамара, тетя Вера с чашкой бульона, опять Тамара и так по кругу. В конце концов наступило просветление. Глеб долго созерцал дощатый потолок, потом окно, затем собрался с силами и сел. Собственные движения удивили. Ему показалось, что еще миг, и он взлетит над кроватью. Ухватившись за угол печки, он поднялся. Голова кружилась, в горле скопилась горечь.
Хлопнула дверь.
- Э, да ты уже на ногах! - воскликнул Борис Сергеевич. - Доброе утро, сынок.
- Что со мной вчера было?
- Вчера? Да ты два дня пластом лежал! Видать, накопилось: и драка, и пожар. Раньше-то так бывало?
Глеб покачал головой.
- Со мной что-то произошло. Внутри. Здесь, - он прижал руку к груди. - Моя кровь теперь всегда алая. Я стал... как человек.
- Кхе, - Батяня крякнул, подошел к столу и указал Глебу на кровать. Сядь-ка, сынок. Давай разберемся.
Тот послушно сел.
- Вот что я тебе скажу. Ты это "как" брось раз и навсегда. Помню, говорил мне про индивидов из пробирок. И черт с ними. Ты - не они. И слово-то придумали "индивид". Индивидуалист. Тьфу!...Ты, Глеб, наш парень. А коли наш, так и внутри у тебя всё нашенское. Глянь, вон как ты о корягу приложился. А меня, видал, доска приласкала, когда огонь тушили, - он закатал рукав и показал Глебу глубокую рваную царапину на предплечье. - Что, не одинаково?.. То-то. Вот мы на сенокосе были. Люблю я с утреца: строем дружно "у-ух", и стебли под косой ложатся! А ты?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
