В письме к своим друзьям, датированном ноябрем 1790 года[74] (в это время осужденный Радищев ехал в Сибирь, к месту своей ссылки), Алексей Кутузов писал, что причиной его расхождения с другом, с которым он четырнадцать лет прожил в одной комнате, явилась женитьба последнего. «Жена его смотрела на меня другими глазами, дружба моя к ее мужу казалась ей неприятною, — а и того менее мое присутствие приносило ей удовольствие. Немудрено было мне приметить сие, равно как и неприятное положение моего друга; и для того, для сохранения их домашнего спокойствия и согласия, решился я расстаться с ним. Отъезд мой в армию подал мне пристойный к тому случай…»
Радищев женился в 1775 году. Уход его и Кутузова из Сената обычно датируется 1773 годом. Очевидно, Кутузов, пробыв года два в армии, вернулся в Петербург, нашел своего друга женатым и снова уехал в армию.
Женитьба Радищева была, конечно, внешним поводом расхождения друзей. В основе лежат более глубокие причины и прежде всего полное расхождение во взглядах.
До отъезда в армию Кутузов, так же как и Радищев, сблизился с Новиковым и его друзьями. Он становится масоном.
Недолгое время молодой Радищев также был масоном. Но в отличие от своего друга Кутузова он искал в масонстве не спасения от жизненных невзгод и тягот, а возможности активной общественной деятельности.
Следует отметить, что русское масонство не было однородным по своему составу, — в нем наблюдались различные течения, и в числе русских масонов были вольнодумцы, чуждые крайностей мистицизма. К числу этих вольнодумцев примкнул и Радищев.
Но очень скоро Радищев убедился в том, что с масонами ему не по пути. Он понял, что их убогая евангельская проповедь любви к ближнему, нравственного самоусовершенствования страшно далека от жизни, от нужд и стремлений народа, глубоко реакционна в своей основе, — и он стал убежденным и последовательным противником масонов, повел упорную борьбу с их «бредоумствованием».
Впоследствии в своем «Путешествии из Петербурга в Москву» Радищев вложит в уста семинариста-разночинца, врага схоластики, насмешливое и гневное осуждение масонства:
«Не дошли еще до последнего края беспрепятственного вольномыслия, но многие уже начинают обращаться к суеверию, — говорит семинарист о масонах. — Разверни новейшие таинственные творения, возомнишь быти во времена схоластики и словопрений, когда о речениях заботился разум человеческий, не мысля о том, был ли в речении смысл, когда задачею любомудрия почиталося и на решение исследователей истины отдавали вопрос, сколько на игольном острии может уместиться душ…»
Совсем иначе обстояло дело с Кутузовым.
С 1780 года Кутузов находится в Луганском полку под командованием будущего героя Отечественной войны 1812 года Михаила Илларионовича Кутузова и принимает участие в подавлении восстания крымских татар. Военная кочевая жизнь тяготит его. В письмах он жалуется, что ему наскучило «таскаться» по пустынным голым степям Екатеринославской и Таврической губерний. Он сравнивает себя с кораблем без кормила, который носится по морю «по изволению ветров».
«Я вижу различие, — пишет Кутузов в одном из своих писем, — между жизнью, истине и наукам посвященной, и между тою, которую проводят, скитаясь по степям, претерпевая жары, холода, голод, жажду и всякие беспокойства — для чего? чтобы лишить жизни нескольких людей, никогда и никакого зла мне не сделавших или самому от них быть убиту…»
Человек с мягкой, отзывчивой душой, он беззаветно любил друзей, огорчался их невнимательностью. Стремясь к самопознанию, он находил в себе «такие гнусности, о коих прежде и на ум не приходило», и мечтал «укротить страсти, уничтожить пороки» в себе самом. В письмах к друзьям он просит найти ему в Москве «келью», приготовить чернильницу с прибором: «видно, что пришло мне менять на их шпагу мою и лошадь».
В январе 1783 года Кутузов выходит в отставку и поселяется в Москве. Он делается членом новиковского «Дружеского ученого общества».
В московский период своей жизни он усиленно занимается переводами, и в этой работе полностью находят свое отражение его интересы и духовные запросы. Их окутывает мистический туман масонства, они далеки от жизни, от борьбы. Радищев переводил Мабли, Кутузов переводит «Химическую псалтирь» алхимика Парацельса, «Страшный суд и торжество веры» Э. Юнга. «Мессиаду» — мистическую поэму Клопштока[75], посвятив ее перевод Екатерине II с надписью: «всеподданнейший раб А. Кутузов».
В 1787 году Кутузов, по делам «розенкрейцеров»[76], был послан в Берлин, где и остался до конца своем жизни, всеми покинутый и забытый. Вернуться в Россию ему мешала боязнь: крамольное «Путешествие из Петербурга в Москву», как и «Житие Ушакова» были посвящены автором ему, Кутузову.
Жизнь сломила Кутузова, утушила в нем «юношеский заквас».
«Я ненавижу возмутительных граждан, — писал он в письме к масону Лопухину, — они суть враги отечества, следовательно и мои…»
Радищев не склонился под гнетом и несправедливостью окружавшей его жизни, — он избрал себе другую дорогу: для него братство, равенство и свобода людей, о которых говорили и масоны, были не отвлеченными категориями, уводившими от жизни и борьбы, а тем реальным благом жизни, за которое он боролся.
* * *
Сын Радищева — Николай — так рассказывает о годах службы своего отца в штабе графа Брюса:
«Служба сия была самая приятная эпоха в жизни Александра Николаевича. Быв любим своим начальником, он, посредством его, сделался вхож в лучшие петербургские общества; вкус его образовался, и он получил ловкость и приятность в обхождении. Хотя в то время молодые светские люди мало занимались русским языком, но Александр Николаевич не придерживался вредного сего отвращения; он с самой молодости любил свое отечество, а любя его, можно ли было пренебрегать языком своей родины? Первый наставник его в русском языке был Александр Васильевич Храповицкий, тогда еще гвардии офицер…» [77]
В семье начальника Радищев вскоре стал, что называется, «своим человеком». Он пользовался немалым успехом в «свете», вступил в члены аристократического Английского клуба, бывал в литературных кругах.
Да и что удивительного в том, что этот молодой человек пользовался успехом? Он был умен, образован, начитан, писал «нежные» стихи, играл на скрипке, был ловким танцором и искусным фехтовальщиком. По свидетельству своего старшего сына, Радищев в молодости был хорош собой.
На портрете работы неизвестного художника XVIII века (есть предположение, что его писал один из дворовых в бытность Радищева в крепости; с этого портрета гравировал Вендрамини и писал копию художник К. Гун) запечатлен исполненный жизни образ Радищева. Большие карие глаза, высокий чистый лоб, «соболиные» брови вразлет, гладкий пудреный парик, изящное жабо. Доброе, открытое лицо, полное благородства и глубокой мысли. Он словно прислушивается к чему-то, вот-вот сейчас заговорит, — и мы услышим простые и сильные слова правды и добра…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
