Мы пошли проводить эту пару. Они уходили рано, так как шли пешком. На прощание Александр Степанович улыбнулся своей хорошей улыбкой и пригласил к себе в гости.
Л. Белозерская-Булгакова. Воспоминания. М, 1990
В феврале 1927 года Александр Степанович заключил с издательством «Мысль» (Вольфсона) договор на издание полного собрания сочинений. Не зная еще тогда, что мы попали в руки к ловкому и прожженному дельцу, причинившему нам в дальнейшем много горя, мы наслаждались деньгами и мечтами. Март и апрель провели в подборке и розыске материалов для книг, а в мое надумали снова съездить в Ялту, очарование которой еще не ушло из нашей памяти. В середине мая поехали.
Ялта была битком набита курортниками, и мы достали лишь огромную сырую, не очень уютную комнату в доме, стоявшем в парке. Парк был хорош, а комната плоха, но так как почти целые дни мы проводили вне дома, то это не составляло заботы. Теперь, уже немного зная Ялту, мы не торопились, не горели, а тихо радовались. Решили осмотреть окрестности Ялты не с многочисленными экскурсиями, а в одиночку. Наняли сановитого бородатого извозчика Николая, имевшего хорошую парную коляску, договорясь с ним о местах и о сроках поездок. Начали с осмотра Никитского сада, восхитившего нас своим разнообразием, поднялись в деревню Никита и, пообедав там, решили подняться еще выше – полюбоваться широкой панорамой южного берега. Зрелище было поразительное: с большой высоты берег цветущими уступами и белыми домиками довольно круто спускался к синей чашке моря, в которой чернели Монах и другие прибрежные скалы. Подымалась темная стена невысокого крымского соснового леса. Воздух был особенно свеж и душист. Тихим вечером, умиротворенные и усталые, возвращались обратно. Николай рассказывал нам страшные истории, происходившие в этих метах в первые годы революции, но рассказы его воспринимались ухом, а не сердцем, которое радовалось окружающей красоте. И так изо дня в день.
Вечером Александр Степанович любил посидеть в малопосещаемом винном погребке, расположенном частью в уступе скалы и через маленькие, высоко поднятые окна таинственно освещавшемся лучами заходящего солнца. Посидит час-полтора, потягивая любимое белое вино не торопясь, просматривая газету. Водки в этом пути совсем не было. Так прожили мы три недели.
Н. Грин. Воспоминания об Александре Грине. Симферополь, 2000
В 1927 году для журнала «30 дней», обратившегося ко многим писателем с просьбой ответить, как они живут и работают, Грин написал:
«Один день.
Я опишу один день. Встал в 6 часов утра, пил чай, пошел в купальню, после купанья писал роман «Обвеваемый холм», читал газеты, книги, а потом позавтракал. После этого бродил по квартире, курил и фантазировал до обеда, который был в 4 часа дня. После того я немного заснул. В 7 часов вечера, после чая, я катался с женой на парусной лодке; приехав, еще пил чай и уснул в 9 часов вечера. Перед сном немного писал. Так я живу с малыми изменениями, вроде поездки в Кисловодск. Когда сплю, я вижу много снов, которые есть как бы вторая жизнь».
Воспоминания об Александре Грине. Л, 1972
Кабинет Грина – это небольшая квадратная комната с одним окном на Галерейную улицу. Убранство ее чрезвычайно просто и скромно. Направо от входа, в углу, у наружной стены стоит небольшой старенький ломберный стол. Стол Александр Степанович купил его сам и, хотя он не очень удобен для работы, другого не хотел.
– Писатель за письменным столом – это очень мастито, профессионально и неуютно, – говорил Александр Степанович. – От писателя внешне должно меньше всего пахнуть писателем.
На столе квадратная, граненая, стеклянная чернильница с медной крышкой. Она из письменного прибора моего отца; подарена мною Александру Степановичу в первый год нашей совместной жизни. Весь прибор он не захотел взять из тех же соображений, по каким пишет на ломберном столе. Но с удовольствием взял чугунную собаку: «Она со мной имеет некоторое сходство». Александр Степанович считал, что почти каждый человек имеет сходство с каким-нибудь животным, птицей или предметом. И сам он, несомненно, походил на этого чугунного пойнтера. Недаром его любимое домашнее имя было «Соби», «Собик», «Пес». Меня он звал «Котофей», или «Котофеич, который ходит сам по себе», или «Дези». Электрическая лампа со светло-зеленым шелковым абажуром на бронзовом подсвечнике, простая ручка, которой Александр Степанович всегда писал, красное мраморное пресс-папье, щеточка для перьев и пачка рукописей – вот и все на письменном столе Александра Степановича.
В стене, слева от стола, – шкаф. Там лежат книги, которые Грин покупает при малейшей возможности. Преимущественно беллетристика, русская и переводная. Под книжными полками узенькая дешевая кушетка. У стола с одной стороны полукруглое рабочее место, с другой, у окна, – клеенчатое, мягкое. На окне белые полотняные портьеры, и яркое солнце дня умеряется их белизной.
Все в комнате, да и во всей квартире, куплено самим Александром Степановичем. Он был хозяин дома, за это он уважал себя, этого раньше он не переживал и этим наслаждался. Он как-то, смеясь, говорил, что его жизненный идеал – шалаш в лесу у озера или реки, в шалаше – жена варит пищу, украшает шалаш и ждет его. А он, охотник-добытчик, все несет ей и поет ей красивые песни.
Александр Степанович ходил по распродажам, толчку, все время что-нибудь выискивая. Как-то, после очередной поездки в Москву, Александр Степанович подъехал к нашей квартире на возу, украшенном стареньким узким буфетом, пузатым гардеробом и другими вещами. Он сиял от удовольствия, рассказывая, где, как и за сколько купил каждую вещь, гордясь своим умением и практичностью, требуя и от нас высокой оценки этих своих качеств.
Н. Грин. Воспоминания об Александре Грине. Рукопись Музея Грина в Феодосии; Ленинград, 1972; Симферополь, 2000
Встаю рано, часа в четыре. Александр Степанович еще спит. Иду в комнату Александра Степановича. Вчера он писал или размышлял допоздна. По полу и по столу раскиданы окурки, пепел. Воздух кисло-застоявшийся. Распахивая окно, собираю окурки и пепел, мою пол и, вымыв, снова разбрасываю окурки по полу, но в меньшем количестве, чем прежде. Александр Степанович не разрешает, чтобы его комната убиралась, чтобы в ней мылся пол. Не потому, что он неопрятен, внутренне он ничего не имеет против чистоты и порядка, как в жилье, так и во внешнем виде, он жалеет меня. Ему кажется, что мыть пол – труд для меня непосильный. А мне не трудно.
Затем я иду с матерью на базар. Это наша ежедневная необходимость и мое удовольствие. Пестрая переливчатость, звонкоголосость, шум и дух южного базара, всегда живописного, доставляет мне веселую радость. Купив необходимое, быстро возвращаемся домой. Перед уходом мы заготовили самовар, он быстро закипает. Ко времени нашего возвращения базара Александр Степанович чаще всего уже на ногах, моется, курит у себя. Или же я бужу его, принеся к постели стакан крепкого душистого чая. Он очень любил чай, хороший, правильно и свежезаваренный из самовара, в толстом граненом или очень тонком стакане. Чтобы чай был не только хорош, но и красив. Он был его подсобным рабочим средством. В те годы в Феодосии трудно было доставать хороший чай. Пользуясь поездками в Москву, я привозила несколько фунтов лучшего чая, но его часто не доставало от поездки до поездки. И как только я узнавала, что в каком-либо феодосийском магазине появился чай, летела туда и всеми правдами и неправдами покупала его, на сколько хватало денег.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
