К счастью, условия содержания в зоопарках с тех пор значительно улучшились. Удалось даже добиться размножения орангутанов в неволе. Чтобы уменьшить масштабы браконьерства и контрабанды, большинство крупных зоопарков подписали соглашение об отказе приобретать незаконно отловленных орангутанов. К сожалению, в мире еще существует немало зверинцев, владельцам которых безразлична судьба исчезающего вида и которые без всяких угрызений совести скупают контрабандных животных.
Впрочем, и сейчас отстреливают самок, чтобы поймать детенышей, хотя первенец рождается лишь на восьмом году жизни матери, а потом младенцы бывают не чаще одного раза в три года! Нужно ли удивляться, что орангутанов на Суматре и Калимантане осталось всего пять тысяч, хотя когда-то насчитывалось около полумиллиона. Немаловажно, что интенсивные лесозаготовки быстро уменьшают площадь районов обитания обезьян. Невольно приходишь к печальному выводу, что через несколько лет они, вероятно, сохранятся лишь в обезьяньих заповедниках.
Орангутаны находятся под защитой закона в Индонезии около сорока лет, но это известно, увы, немногим. Иностранцы по-прежнему платят за них большие деньги, да и у местных богачей держать «лесного человека» в доме все еще модно и престижно. Хотя индонезийская Служба охраны природы лет двадцать занимается конфискацией незаконно отловленных орангутанов, результаты весьма скромные. К тому же отобрапных у частных владельцев обезьян передавали в местные зоопарки, а те продавали их за границу, что, конечно, никак не способствовало увеличению числа орангутанов в лесах Суматры и Калимантана.
Первый эксперимент по подготовке конфискованных обезьян к возвращению в родные края начала Барбара Харриссон, сотрудница Саравакского музея (Восточная Малайзия), в 1962 году. К сожалению, условия там, в национальном парке Бако, были далеко не идеальными. Так, поблизости не оказалось диких орангутанов, что, как выяснилось, немаловажно для перевоспитания прирученных человекообразных.
В 1964 году в Сепилоке (малазийский штат Сабах) был организован первый «приют для «лесных людей» под руководством зоолога Дж. С. да Сильвы. Через семь лет подобный же центр открылся неподалеку от Кетамбе на Суматре, а в июле 1973 года появилась наша станция в Бохороке, которой руководят Моника Борнер-Левенсберг и я.
...Наконец-то они объявились. Шелест листвы становился громче, словно по кронам приближался порыв ветра: это мои подшефные спускались по склону крутого холма. Вот в ветвях мелькнуло рыжее пятно. Я поднесла к глазам бинокль. Это была трехлетняя Маня, первая из конфискованных орангутанов, доставленных на нашу станцию. Моника ездила за ней к прежним владельцам. Они держали обезьяну на короткой цепочке, которая почти не позволяла ей двигаться. Маня была донельзя истощена, а ее шерсть имела тогда неприятный серо-желтый оттенок...
Кстати, конфискация незаконно отловленных орангутанов в деревнях у крестьян не вызывает особых трудностей. Сложнее иметь дело с влиятельными лицами, в частности, высокопоставленными чинами армии и полиции. Приходится обращаться за помощью к Службе охраны природы. Лишь некоторых удается убедить отдать орангутанов, другие не считаются ни с законом, ни с нашими доводами, и нужно месяцами наносить им «визиты вежливости», взывать к их совести. Иногда мы вынуждены выплачивать небольшую компенсацию, если ясно, что иначе обезьяну не заполучишь. Однако для крестьян-бедняков даже эти гроши значат так много, что толкают их на дальнейшее браконьерство.
...Сейчас шерсть Мани приобрела естественный светло-рыжий цвет, да к тому же она прибавила в весе. Я с восхищением слежу, как легко и изящно она приближается по ветвям. А ведь вес взрослых самок достигает сорока килограммов, а самцов — ста! И опрометчивость на «тропинках» и «дорогах» высоко над землей может обернуться плачевными последствиями. Когда проказницу Доли первый раз выпустили из клетки, в восторге от обретенной свободы, она буквально порхала с дерева на дерево. Но однажды мы нашли ее возле клетки со сломанной рукой. Пришлось везти обезьяну к врачу на соседнюю плантацию, где ей наложили шину на место перелома. К счастью, через несколько недель кость срослась, и Доли опять начала лазать по деревьям вместе с остальными орангутанами. Однако теперь она проявляла куда большую осторожность.
Вообще судьба Доли складывалась более счастливо, чем у других конфискованных обезьян, попавших в наш «приют». Она жила на плантации, где хозяева обращались с ней как с ребенком. Поэтому и состояние ее здоровья в момент прибытия в Бохорок было отличным. Но Доли настолько привыкла к людям, что предпочитала наше общество обезьяньей компании. Между тем одно из наших правил — не играть с молодыми орангутанами, стараться даже не дотрагиваться до них, чтобы те постепенно избавились от доверчивости к людям. Без этого обезьянам трудно вернуться к вольной жизни в тропическом лесу. Доли, единственная из орангутанов, регулярно приходила к зданию станции, находившемуся в километре от клеток, как только узнала дорогу к нему. Позднее обезьянка стала настоящей грозой для посетителей Бохорока, приставая к ним и клянча все подряд. Порой она шла на откровенное воровство и однажды, к нашему ужасу, стащила дорогую кинокамеру у зазевавшегося кинооператора.
Следом за Доли появились Бако и Лила, потом, как всегда особняком, Гамат. Этих орангутанов доставили с западного побережья Суматры, из самой северной индонезийской провинции Аче, вскоре после поимки. Они находились в достаточно хорошем состоянии и поэтому были быстро выпущены на волю. Бако — красивый и застенчивый детеныш лет двух (до четырехлетнего возраста молодые орангутаны живут вместе с матерью, а взрослыми становятся лишь к десяти годам). Гамат с ее ярко-рыжей шерстью, бесспорно, держит первое место по красоте. И ведет она себя удивительно независимо для годовалого возраста. Четырехлетнюю Лилу отличает изящное сложение и скромный характер.
Читая эти короткие характеристики, вы можете подумать что я преувеличиваю, даже сбиваюсь на излишнее очеловечивание моих подшефных, когда приписываю каждой обезьяне столько индивидуальных черт. Посетителей нашей станции, например, удивляет, как это мы даже издали отличаем друг от друга столь похожих орангутанов. Но, пробыв некоторое время в постоянном контакте с «лесными людьми», новичок поражается другому — индивидуальной несхожести наших питомцев, тому, как легко их различить. Я, конечно, не собираюсь утверждать, что узнаю орангутана, если не видела его несколько лет. Особенно меняется внешность самцов: с возрастом на Суматре морда обезьян становится круглой как луна, а у калимантанских, напротив, словно бы вытягивается и приобретает довольно свирепое, менее «человеческое» выражение.
...Но вернемся к четырем моим подшефным. На крыше клетки служители разложили бананы, и орангутаны направляются закусить. Впереди, как всегда, Маня. Интересно, что используют обезьяны одни и те же «тропки» по деревьям и ветвям, и создается впечатление, что они «идут» по невидимой улице в джунглях.
Дикие орангутаны появлялись на станции неоднократно. Иногда они приходили вместе с нашими питомцами и охотно играли с ними, подобно ребятам с соседних улиц. Однажды я даже стала свидетельницей того, как дикая самка позволила домашним бохорокским родственникам трогать своего детеныша! Тогда мы все испытали большое облегчение: значит, коренные обитатели джунглей не считают их чужаками.
Маня между тем взобралась па крышу клетки и «поздоровалась» со мной тоненьким высоким ворчанием, похожим на писк. Кстати, еще недавно зоологи считали орангутанов молчунами. На самом же деле они выражают свои чувства множеством различных звуков: хныканье и плач означают гнев, раздражение или боль; громкое чмоканье и пыхтение — угрозу; оглушительный устрашающий рев самца — это любовная «серенада» или заявка на «свой» участок джунглей. Причем особую громкость ему придает горловой мешок-резонатор емкостью в несколько литров воздуха.
Вслед за Маней к трапезе приступили остальные.
Многие полагают, что бананы для орангутанов — главное блюдо. Однако мы заметили, что они любят разнообразную пищу. Наши обезьяны — на банановой диете, чтобы «дежурное блюдо» надоело и они побыстрее начали дополнять его плодами и листьями, птичьими яйцами, улитками. Только малыши и истощенные животные получают еще и молоко. Дело в том, что орангутанов нередко доставляют на станцию в ужасном состоянии. Поэтому сначала их помещают в карантин. И лишь после того, как будут взяты анализы крови, сделаны прививки и выведены паразиты, обезьян переводят в клетки на территории заповедника.
Там они остаются, пока не достигнут нормального веса и не проявят склонности к устройству гнезд-постелей. На воле орангутаны сооружают их высоко на деревьях, как правило, каждый вечер новые. Для этого обезьяна выбирает прочный сук и начинает загибать внутрь растущие на нем ветки так, чтобы получилась мягкая платформа. Затем ногами и руками приминает середину, пока не образуется удобная люлька. Иногда делается еще и «подушка». В гнезде орангутаны не только ночуют, но нередко часок-другой отдыхают и днем. Порой они прихватывали с собой в постель плоды и молодые побеги и там неспешно лакомились ими. Не правда ли, прямо-таки человеческая привычка!
