даже озноб начался. Даже зубы застучали.
— Это не от холода, это от пережитого, — уверенно сказал Влад.
— Но это же не я переживала. Это же они переживали.
— Ты, ты, — без тени сомнения повторил мой собеседник. — Говорил же, водки надо было выпить, — сердито упрекнул он меня.
Слава богу, мы уже торопливо входили в гостиницу.
— Пойдем ко мне, тебе надо отогреться.
Мы поднимались в номер к Владиславу Вацловичу, и он всю дорогу повторял:
— Надо же, полька и персиянка. То-то я чувствую…
Что он чувствует, он не сказал. А я спрашивать не стала. Спросила другое:
— А почему вы меня там Бэмби назвали?
— Когда ты днем ко мне повернулась, у тебя были глаза загнанного олененка. Вот так, Бэмби.
Мы вошли в его номер. Это была комната гораздо больше моей, но ничего особенного. Только просторнее, и письменный стол. На столе, на стульях было много бумаг и книг. Чтобы я села к столу, он снял с него книги. Это были книги фантастов: Брэдбери, Азимов, Станислав Лем…
— Ну что, гордая полячка, водки выпьешь? — насмешливо спрашивал он, наливая только себе.
— Выпью, — ответила я с вызовом.
— Jeszcze Polska nie Zginela!..[3] — провозгласил он по-польски.
— …Kiedy my żyjemy[4], — подхватила я знакомое и опрокинула в себя стопку холодной водки.
Я ожидала, что она будет горькой и жгучей. Приготовилась к неприятным ощущениям. Но она оказалась холодной и даже сладковатой. Совсем, совсем не горькой.
Владимир Наумов (слева) — режиссер фильма «Бег» с женой Натальей Белохвостиковой. Справа — оскароносный Владимир Меньшов. Пришли поздравить мужа с 15-летием программы «Постскриптум»
— А там у вас точно водка? — спросила я. — Она какая-то вкусная. Это первый раз мне понравилось.
— Потому что я — волшебник. И у меня самая лучшая огненная вода. — Он расширил свои и без того огромные глаза и стал похож на своего героя из «Земли Санникова».
— Вы не волшебник, — тоже распахнув глаза, в тон ему повторила я. Хмель, несмотря на небольшую дозу, быстро на меня подействовал. Я очень скоро отогрелась. — Вы не волшебник, вы иноплатианин, — оговорилась я.
Он как захохочет. И, несмотря на то что я быстро поправилась — «в смысле, инопланетянин», — Влад, продолжая смеяться, спросил:
— Я похож на иноплатианина? И почему же? Мне такое ни разу не говорили.
— Ну, как же, — теперь уже и я хохотала, — у вас такой же огромный череп, лысый, у них там не бывает волос из-за воздуха, глаза впереди… — я продолжала хмельное перечисление.
— А уши сзади, — стал добавлять Влад, — потому что у нас там не бывает воздуха, как там ты сказала? А, из-за воздуха. Вот-вот. Так выпьем же, моя земная сестра, за мою бедную планету… — Мы хохотали до упаду. И чокались.
— Мой отец тоже любил фантастику. И мой жених тоже любит, — сказала я, глядя на книги.
— А почему любил? Сейчас что, не любит?
— Я не знаю. Может, и любит. Он ушел от нас.
— Когда ушел? — Лицо Владислава Вацловича стало серьезным.
— Когда мне было пять лет, а сестре два года.
— И что дальше?
— Ничего. Мама опять вышла замуж. Сейчас нас трое — в смысле, три сестры. Еще одна девочка у них родилась.
— А отчим? Ты его любишь? Он хорошо к вам относится?
— Я отца люблю.
— Ты отца любишь? Ты что, до сих пор его любишь?! Но ведь он же вас бросил! — он говорил с нажимом и просто-таки уставился на меня. Смотрел не мигая.
Я не понимала, почему эта история, такая обычная, так интересует его.
— Он же вас бросил… Двух маленьких девочек… И ты что, его правда любишь? Ты его простила?
— Он не бросил, а ушел. И я его правда люблю.
Состояние легкого опьянения, захватившее нас обоих, куда-то улетучилось. Было такое ощущение, что мы вдруг протрезвели. Как будто мы родственники, и между нами какая-то проблема, которую надо решить.
— Я тоже ушел, от детей ушел, — глухо сказал он.
Лицо его в этот момент выглядело резко постаревшим. Он смотрел вниз на свои руки, лежавшие на коленях. И я видела, как пульсирует кровь на его веках, затянувших глаза, точно серые шторы в складку.
Теперь говорил он. Говорил о детях, о себе, об оставленных женах. И было ощущение, что сказанное уже было проговорено, тысячу раз проговорено внутри. И голос его тоже был изнутри.
Вот говорят же — внутренний голос. Так вот, я слышала звучание этого внутреннего голоса. И
