Я не могу думать ни о чем ином, как только о тихой, но такой страшной смерти Томаша.
Солнечный диск уже коснулся нижним краем горизонта, когда мы, наконец, после недельного пути, выехали из скалистого коридора. Перед нами простиралась гладкая, позолоченная последними лучами солнца равнина. Говорю: позолоченная, так как солнце, чего раньше не наблюдалось, склонившись к горизонту, приобрело некоторый золотой оттенок и слегка окрасило круг черного неба вокруг себя. Это несомненный признак того, что атмосфера здесь более густая. Мы заметили и другое невероятное явление: Море Фригорис полностью застлано песком. По-видимому, эта равнина когда-то была дном настоящего моря.
Наши сердца наполнились надеждой, тем более что Томаш, по крайней мере с виду, чувствовал себя лучше. Настроение у нас стало подниматься, нам уже казалось, что мы птицей перелетим эту равнину, и прежде чем солнце взойдет, вместе с Томашем окажемся в Стране Жизни, почувствуем дыхание ветра, услышим шум воды, увидим зелень...
Все произошло совсем иначе!
Едва мы проехали несколько метров по долине, Томаш обратился к нам с просьбой остановить автомобиль. Малейшее движение причиняло ему страшные муки...
- Я хочу отдохнуть,- сказал он слабеющим голосом,- и посмотреть на солнце, прежде чем оно зайдет.
Мы остановились, и он стал смотреть на солнце, проливающее на его лицо потоки последних золотых лучей. Он неподвижно смотрел на него, потом обратился к Марте:
- Марта, как там: "Солнце, ты светлый Бог..." Как дальше?
И Марта в ответ на его слова, как при первом на Луне заходе Солнца, встала в блеске лучей, протянула руки и, подняв к исчезающему светилу полные слез глаза, начала нараспев произносить слова древнего индусского гимна.
Вудбелл слушал и, казалось, засыпал. Потом вдруг открыл глаза:
- Марта! О'Тамор умер?
- Умер.
- Реможнеры умерли?
- Умерли.
- Я тоже умру... И они... и они...- Он показал глазами на нас
- Они умрут. А ты будешь жить,- ответила она снова с той же глубокой, удивительной уверенностью.
- А, да...- прошептал больной,- но что мне от этого...
На минуту воцарилось молчание. Селена встала передними лапами на гамак и начала лизать его свесившуюся руку. Он посмотрел на нее и сделал такой жест, как будто хотел погладить верное животное, но, видимо, у него уже не было сил...
- Собачка моя, собачка...- только прошептал он.
Потом сказал, что хочет увидеть Землю. Мы повернули его так, чтобы он мог ее увидеть. Он смотрел долго, с тоской простирая руки к этому светящемуся на небе полукругу, по которому как раз медленно скользила тень Индийского океана, со светлым, углубляющимся в него треугольником Индии.
- Смотри, смотри, там Траванкор! - воскликнул больной.
- Да, там Траванкор,- повторила Марта, как эхо.
- Там мы были счастливы...
- Да, счастливы...
Больной снова стал беспокоиться.
- Марта, после смерти я отправлюсь туда?.. Я не хочу... блуждать здесь... по этой пустыне... в этом городе мертвых... Марта, я пойду туда после смерти?..
Марта молчала, наклонив голову, а Томаш снова стал настаивать...
- Марта, скажи! Я отправлюсь туда... после смерти? На Землю?
Судорога боли исказила лицо девушки, но она преодолела себя и сказала тихо, голосом, полным слез...
- Отправишься ненадолго... на короткое время... А потом вернешься ко мне.
Смерть уже застилала его глаза, бессильные руки посинели и похолодели. Он содрогнулся и чуть слышно прошептал:
-- Марта! Как там на Земле?
Марта снова начала рассказывать о морях, о лугах, о цветах, а у него на губах оседала какая-то болезненная, но спокойная улыбка, и глаза медленно закрывались.
Он открыл их еще на мгновение, посмотрел на Землю, на солнце, лишь краешком светлеющее над пустыней, едва слышна вздохнул и скончался с последним лучом угасающего дня;
Отчаянный, безумный плач Марты раздался в наступающей темноте.
Уже в темноте мы выкопали могилу и засыпали ее песком.
И снова мы в дороге уже около двадцати часов.
Наш путь лежит по ровной песчаной пустыне. Мы уже прошли, при выходе из Поперечной Долины, 50 широту. Земля поднимается здесь только на 40* на горизонте, но, к счастью, на этой равнине нет возвышенностей, которые отбрасывали бы тень. Если удастся, будем двигаться всю ночь без перерыва...
Настроение у всех подавленное. Марта сидит совершенно обессиленная, обезумевшая от горя, а у ног ее Селена воет по своему умершему хозяину. Мы пытаемся ее покормить, чтобы успокоить, но она не хочет есть. Привыкла брать пищу только из рук Томаша.
На Море Фригорис, 0°6' в. д. 55° с. ш.,
после полуночи, в начале четвертых суток.
Мы повернули прямо на север, к полюсу. В течение ста семидесяти часов, то есть со смерти Томаша, мы двигались в северо-западном направлении. Теперь уже его могила осталась далеко, далеко Позади... На земле прошла уже неделя с тех пор, как мы его похоронили.
Всю эту неделю песок сыплется под колесами нашего автомобиля, и только звук двигателя нарушает тишину, постоянно царящую среди нас. Марта уже не плачет, она сидит молча со стиснутыми губами и широко распахнутыми глазами, в которых высохли слезы. Селена мертва.
После смерти Томаша она не хотела есть, только выла целыми часами и бегала по автомобилю, обнюхивая все предметы, которые принадлежали ему или которых он касался своей рукой. Потом легла в углу, ослабела и только грозно ворчала, если кто-то из нас хотел к Ней приблизиться. Мы опасались, как бы она не впала в бешенство и поэтому, к большому сожалению, вынуждены были ее убить. Впрочем; я уверен, что и так она не долго жила бы.
Страшная тишина, стояла в нашем автомобиле, потому что нам: с Петром нечего было сказать друг другу. То, что произошло, было ужасно. Смерть Томаша - это не только смерть человека, не только потеря мужественного, верного и дорогого друга -это страшное несчастье, чудовищная ирония судьбы, бросившая между нами двоими эту женщину, которую мы оба желаем. Я не могу смотреть на нее, по телу моему проходит дрожь, а одновременно я явственно осознаю всю омерзительность этого... святотатства по отношению к еще свежей могиле друга. Мне кажется, что дух Томаша находится еще совсем рядом, что он плюет мне в сердце, видя там такие мысли, но не могу перебороть себя, не могу, не могу! Лихорадка сжигает меня, кровь бешено струится в жилах, и весь я так переполнен ей, что даже, закрыв глаза, вижу ее перед собой с ужасающей четкостью.
Я силой удерживаю свои мысли, как свору взбесившихся собак, но они вырываются из-под моего контроля, бросаются на нее, безжалостно срывают с нее одежду, ласкаются и трутся о каждый клочок ее тела, вьются около нее и пачкают ее своими грязными мордами, а, видя, что несмотря на это, она остается все такой же неподвижной и холодной, начинают лаять и рвать ее; зубами, грызть. Ах, эти омерзительные мысли, как же они мучают меня!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
