— Предположим, — настаивал мистер Гардинер, — вы бы узнали, что он бесчестен.
— Чушь, — отмахнулась миссис Браун. — В каких делах Джон может быть бесчестным? Безусловно, не в материальных, а если в каких-то других, то я не настолько мудра, чтобы судить его.
«Не судите», — с тоской подумал мистер Гардинер. Потом он вспомнил о способности дьявола искажать Писание и выпрямился.
— Я не вчера родилась, — продолжала миссис Браун, — да и вы тоже, несмотря на все ваше простодушие. В мужчине меня ничто бы не удивило. Но Джон молод, красив, очарователен, талантлив и скоро станет очень богатым, поэтому, мистер Гардинер, что бы вы ни говорили, я бы предпочла этого не слышать. Думаю, я бы умерла, если бы этот брак не состоялся.
— Неужели вы не страшитесь зла, Оливетт? — Мистер Гардинер со вздохом поднялся и отправился на поиски Артура Крейга, который с самого начала был его единственной реальной надеждой.
* * *
— Вы уверены, мистер Гардинер, что все правильно поняли? — допытывался Крейг.
— Абсолютно уверен, мистер Крейг.
— Но это так не похоже на Джона! Конечно, он часто говорил о своем отце и об издательстве, но я никогда не слышал, чтобы он выражал желание вернуть его.
— Могу лишь передать вам то, что слышал я.
— Шантажировать Дэна Фримена... — Крейг потянул себя за бороду. — Не могу в это поверить!
Мистер Гардинер встал.
— Понимаю и искренне сожалею. Но я считал своим долгом...
— Нет-нет, пожалуйста, сядьте. — Крепкие пальцы Крейга схватили священника за руку. — Мальчик, которого я вырастил... считал, что знаю вдоль и поперек... в чьей порядочности мог бы поклясться... Как мне обратиться к нему с такими обвинениями, мистер Гардинер? Что сказать?
— «Ибо от избытка сердца говорят уста его»[61], — процитировал мистер Гардинер. — Скажите то, что думаете. Мальчик любит и уважает вас. Он должен вас выслушать.
— Вы думаете? Знаю ли я его по-настоящему? Последние дни мне иногда казалось... — Крейг внезапно поднялся и обратился к огню в камине: — Я пытался поддерживать хоть какое-то равновесие среди... не знаю чего. Чего-то ужасного. — Он повернулся, и сердце мистера Гардинера сжалось от сострадания. — Что происходит в моем доме? — крикнул бородач. — Что мне делать? Как с этим справиться?
Мистер Гардинер коснулся его плеча.
— В последний вечер Своей земной жизни, как рассказывает Марк, Иисус поднялся «на гору Елеонскую... в селение, называемое Гефсимания... и начал ужасаться и тосковать»[62]. Гефсимания — арамейское слово, означающее «масличный пресс», и там сердце Иисуса, как оливы, давшие имя этому месту, было терзаемо и давимо. Но он нашел в себе силы сказать: «Но не чего Я хочу, а чего Ты»[63]. — Старый священник улыбнулся. — Я знаю, что это звучит старомодно, мистер Крейг, но имейте веру, и вы узрите путь ваш.
Однако, покинув Артура Крейга, мистер Гардинер перестал улыбаться. Он думал о том, что полстолетия проповедовал веру с удручающе малым результатом. Старый джентльмен не сомневался, что истинная вера творит чудеса, но она встречалась так редко! А в этой проблеме решающую роль могло сыграть время.
Мистер Гардинер тяжко вздохнул. Иногда необходимо воздавать кесарю то, что не является кесаревым[64]. Он нашел Эллери и рассказал ему об ультиматуме Джона мистеру Фримену.
Эллери внимательно выслушал.
— Благодарю вас, мистер Гардинер. Я рад, что вы сообщили мне это. Все начинает соответствовать. По крайней мере один фрагмент...
— Соответствовать чему, мистер Квин? — Священник был озадачен выражением радости, почти что алчности на лице Эллери.
— Я еще не уверен. Пока я больше ничего не скажу.
Ошеломленный мистер Гардинер удалился в свою комнату.
* * *
Миссис Дженсен подала обед рано.
— В понедельник вечером мистер Крейг любит слушать радио — что происходит с Рокси и так далее. По правде говоря, я бы сама хотела послушать. — В ее комнате стоял старый детекторный приемник, который она постоянно разбирала и собирала снова.
Поэтому в половине восьмого все собрались в гостиной, покорно слушая по радио «Рокси и его банду». В половине девятого Крейг переключил радио на другой канал, где передавали «Эй и Пи Джипсиз».
— Надеюсь, ты не возражаешь, Мариус. Я знаю, что это вполне традиционная музыка, но мне она нравится.
— А что плохого в традиционности, дядя Артур? — осведомилась Эллен. — Они играют произведения знакомые всем, и играют превосходно. Не понимаю, почему нужно извиняться, если тебе нравится то же, что и множеству других людей, даже если кучка снобов смотрит на тебя с усмешкой. — И она метнула презрительный взгляд в сторону Эллери.
— Вы имеете в виду меня, наставник? — отозвался Эллери.
— После этого, — вмешался Мариус, — кому может хватить тщеславия отказаться слушать этот schmaltz[65]?
Вечер был не из лучших. Во всем ощущалось скрытое напряжение. К Мариусу вернулось дурное расположение духа, Джон казался рассеянным, Валентина — недовольной, доктор Дарк — угрюмым, миссис Браун — ворчливой, мистер Гардинер — расстроенным, Крейг — подавленным, Эллен — раздражительной, Расти — беспокойной, а Фримен — бестелесным духом, плавающим в едком эфире на какой-то другой планете.
В одиннадцать кто-то включил новости, посреди которых Фримен поднялся и сказал:
— Везде ничего, кроме неприятностей. Прошу прощения, но я пойду спать. — И он вышел.
Остальные обсуждали новости — «алкогольный» патруль береговой охраны США убил трех контрабандистов и захватил их судно с грузом на миллион долларов; в Индии Махатма Ганди призывал к «гражданскому неповиновению» британской администрации, — когда издатель появился вновь и сообщил:
— Я только что нашел это в моей комнате.
Он продемонстрировал маленький рождественский пакет в красно-зеленой фольге с позолоченной лентой и открыткой с Санта-Клаусом.
Эллери взял его у Фримена.
— Адресовано, разумеется, тебе, Джон. Ты позволишь?
Джон засмеялся. Мистеру Гардинеру почудились в этом смехе злые издевательские нотки, которые он слышал утром из тех же уст. Странный мальчик, подумал он. Слишком многогранный...
Бледный издатель вовсе не смотрел на Джона. Он сел в стороне от остальных, внимательно наблюдая за ними.
Артур Крейг жевал прядь своей бороды, бросая беглые взгляды на своего подопечного, словно видел его первый раз в подлинном свете. Потом он взял себя в руки и выпрямился, глядя, как Эллери вскрывает пакет.
Внутри, на предмете в красной папиросной бумаге, лежала белая карточка с отпечатанным текстом. Эллери вынул ее из коробки и лишенным эмоций голосом прочитал стишок:
На шестой же вечер СвятокШлет любовь твоя в подарокКожаный плетеный кнут.В него немалый вложен труд.
Маленький кнут из плотной кожи со сравнительно длинной плетью выглядел зловеще. Кнут для лилипутов...
— Это миниатюрная копия настоящего кнута, — сказала Расти, обследуя его, — но не знаю какого. Возможно, бычий кнут, но не типа южноафриканского шамбока. Может быть, он южноамериканского происхождения.
— Бычий или человечий? — громко спросил Дэн З. Фримен.
Расти казалась озадаченной.
— О чем вы, мистер Фримен?
— Я просто подумал, что мой день рождения 3 марта и, судя по вашему зодиакальному подарку, попадает под знак Рыб, — сказал издатель. — Вы наш астролог, миссис Браун, освежите мою память. Какова традиционная интерпретация знака Рыб?
Мать Расти с подозрением уставилась на него.
— Это символ уз.
— Рабства, — с улыбкой кивнул Фримен. — До сегодняшнего утра я не верил во влияние созвездий. — И он посмотрел в упор на Джона Себастьяна. Но Джон грыз большой палец, уставясь в пол.
— Еще один?
Все с облегчением повернулись. В дверях холла стоял сержант Дивоу.
Эллери молча забрал у Расти миниатюрный кнут и вручил его полицейскому вместе с белой карточкой. Сержант поскреб подбородок и вышел. Вскоре они услышали, как Дивоу звонит по телефону. Вернувшись, сержант передал кнут и карточку Эллери.
— Лейтенант сказал, чтобы вы за ними присматривали, мистер Квин.
— Нет, думаю, этот подарок Джон хотел бы хранить у себя. — Эллери сделал паузу. — Что скажешь, Джон?
Джон взял кнут и стал вертеть его в руках.
— Да, — промолвил Дэн З. Фримен, все еще держась на заднем плане. — Это выглядит вполне естественно.
— Естественно? — Молодой поэт впервые посмотрел на издателя. — Что вы имеете в виду, мистер Фримен?
— Только не говори мне, что у тебя очередной приступ амнезии, — сказал Фримен.
