Разделяете ли вы отношение Бродского к языку?
Да, язык есть Бог. В нем — "наше все". Мы только осуществляем выбор, но и он подсказан нам языком.
В какой степени поэзия вообще, и поэзия Бродского в частности, является самосознанием языка?
Поэзия формирует нашу речь; с детства мы впитываем язык вместе со стихом. Это неудивительно: природа поэзии заключена в собственно- речевом элементе (имею в виду соссюровское противопоставление языка и речи). Поэзия предназначена для увековечения чисто речевых летучих моментов устной речи, в первую очередь интонации. Зависимость между поэзией и языком несравненно большая, чем между языком и прозой.
Как вы себе представляете трудности и преимущества жизни поэта в иноязычной среде?
Трудности представляю себе очень хорошо. Родная речь — питательная среда поэзии. Тут важны все изменения, которые претерпевает язык; каждая речевая ситуация может породить новые стихи. Известно, что оглохший человек через некоторое время начинает плохо говорить, утрачивает правильную речь. Так и поэт, потеряв связь с родным языком, может прекратить писать на нем. Слава Богу, с Бродским этого не произошло; думаю, в силу его дарования и ума — понимания опасности, которая грозит ему, и готовности ее преодолеть.
Анатолий Найман цитирует в своей книге Ахматову, сказавшую по поводу "дела Бродского": "Какую биографию делают нашему рыжему, как будто он специально кого-то нанял"[155]. Видите ли вы в феномене Бродского слияние дара и судьбы?
К сожалению, у нас часто поэзию подменяют биографией. Я не согласна с ахматовским пониманием биографии (или судьбы). Мне кажется оно старомодным. С моей точки зрения, биография — дело десятое. У Баратынского или Тютчева ее, можно сказать, "не было". А Мандельштаму ее навязали. Возможно, биография сыграла в мировой славе Бродского известную роль, но, мне кажется, последнее время он тяготится биографией и предпочитает разговор о самих стихах.
Виктор Кривулин объясняет "нотки самоотвращения" в обрисовке автопортрета Бродского чувством поражения[156]. Как по-вашему, знакомо ли Бродскому это чувство?
Чувство поражения, мне кажется, здесь ни при чем. Наверное, как и всякому человеку, оно ему знакомо. Но если говорить о лирическом автопортрете, то "нотки самоотвращения" необходимы: они модернизируют романтический облик поэта, придавая ему новый, современный смысл.
По собственному признанию Бродского, он пробовал тягаться почти со всеми русскими поэтами: от Антиоха Кантемира до Пастернака. Исключение им сделано лишь для Цветаевой, с которой он решил не вступать в соревнование[157]. Почему?
Это только кажется Бродскому, что он не вступил в соревнование с Цветаевой. Кажется из любви к ней. На самом деле ее-то он как раз и "победил"; сказать, например, что он победил Пушкина или Мандельштама я бы не решилась.
Имеет ли "вещизм" Бродского акмеистические истоки, или он является метафорой чего-то другого? Чего?
Уроки акмеизма Бродский усвоил, конечно; но, может быть, предметность и конкретность его поэзии больше связаны с Державиным, чем с Ахматовой и Мандельштамом.
Чем обеспечивается у Бродского плотная насыщенность его поэтики семантикой?
Бродский — поэт напряженной мысли, ускорение которой обусловлено эмоциональным напором и интонационной взвинченностью.
В эссе о Достоевском Бродский сказал: "Всякое творчество начинается как индивидуальное стремление к самоусовершенствованию и, в идеале, — к святости. Рано или поздно — и скорее раньше, чем позже — пишущий обнаруживает, что его перо достигает гораздо больших результатов, нежели душа" [L:161/IV:181-82]. Чувствуете ли вы такой разрыв между пером и душой у самого Бродского?
Такой разрыв в основном имеет место у поэтов романтического склада. Поскольку Бродский к ним принадлежит, его лирический герой, отмечен некоторыми "совершенствами", которых, возможно, "не достоин" автор. А с другой стороны, я думаю, что слишком верный себе его лирический герой, подчиняясь Урании, несколько обеднен и ограничен в сравнении с автором. Душа поэта человечнее, богаче.
* * *
Иосифу Бродскому
Проданный в Египет не мог сильнее тосковать,
Яростнее, настойчивей, упрямей, отчаянней,
Чем вы, Иосиф, или ты, Поэт, — как сказать
Я не знаю лучше. Экономные англичане
Совместили единственное и множественное число,
В одном чирикающем словце у них "ты" — ласковое объятье
Нежное, дружеское — не правда ли, нам повезло? —
И добротное "Вы" — степенное рукопожатье.
Но я не знаю, как рассказать про золотоносную тень на Кирочной (Щедрина)
И Пестеля ее далекому обладателю, когда в декабре проезжаю,
И фонарный проливается свет, "мед огней вечерних" на
Марсово поле, Фонтанку — здесь она, вижу, с краю
Всегда живет молодая сопутствующая нам тоска
Радужная, счастливая, теплое рыданье,
Ранних стихов ленинградских безгрешная река
Подо льдом узорным — позднейшим напластованьем.
Сколько души понадобилось, чтобы освоить чужой язык,
Обуздать, приспособить, укротить, войти в него,
Поселиться, прижиться, чтобы в нервную ткань проник,
Чужеродный, нитями лучевидными и ливневыми.
О родительный, дательный, предложный! — дома, дому, домой, -
О творительный! — очагом домашним, родным, отчим домом,
Шлейфом, темным крылом простершимся через океан за тобой
(За Вами), частью речи тянущимся, влекомым.
Александр Семенович Кушнер
Александр Семенович Кушнер родился 14 сентября 1936 года в Ленинграде. Поэт и эссеист. Окончил Ленинградский педагогический институт им. Герцена, с 1959 по 1970 год преподавал русскую литературу в школе. Кушнер дебютировал сборником "Первые впечатления" (1962). После второй книги стихов "Ночной дозор" (1966) был принят в члены Союза советских писателей. Последующие поэтические сборники создали ему заслуженную репутацию "крупнейшего русского лирика" (Бродский): "Приметы" (1969), "Заветное желание" (1973), "Письмо" (1974), "Прямая речь" (1975), "Город в подарок" (1976), "Голос" (1978), "Канва. Из шести книг" (1981), "Таврический сад" (1984), "Дневные сны" (1986), "Стихотворения" (1986), "Живая изгородь" (1988), "Ночная музыка" (1991), "На сумрачной звезде" (1994). В 1991 году опубликовал книгу эссе "Аполлон в снегу".
Чуждый конъюнктуре, отрешенный от злобы дня Кушнер сумел сохранить независимость и уважение читателей на родине и в эмиграции в течение более чем тридцати лет работы в русской поэзии. За внешней биографической бессобытийностью и благополучной судьбой публикуемого поэта скрыта интенсивная жизнь души, которую Бродский сравнил с двигателем внутреннего сгорания. "Стихам Кушнера, — пишет он, — присуща сдержанность тона, отсутствие истерики, широковещательных заявлений, нервической жестикуляции"[158] Изящный музыкальный рисунок оформляет в новую для русской поэзии гармонию традиционные формы и новейшее содержание стихового слова, образную систему аскета и психологию стоика, классические ритмы и современную рефлексию, эти ритмы одухотворяющую. "Виртуозная подвижность интонации" выделяется критиками как одно из новаторских свойств его поэзии. Лирический герой Кушнера — сугубо частный человек, желающий сохранить собственное достоинство "вопреки всем ухищрениям зла". Его миро-текст едва ощутимых оттенков и полутонов недосказанного полон воздуха и света. В 1991 году вышел том переводов Кушнера на английский язык с предисловием Бродского.[159]
ПОСЛЕДНИЙ РОМАНТИЧЕСКИЙ ПОЭТ
Интервью с Александром Кушнером
Май 1990, Ленинград
Бродский вас выводит из Тютчева, Анненского и Блока[160]. Верно ли он определил ваш поэтический генезис?
Бродский прав на две трети. Тютчев, Анненский — да, но третий не Блок, а Мандельштам, Добавлю, что не представляю своего становления без Пушкина, Батюшкова, Баратынского, Фета, Кузмина... Не перечислить ли всю русскую классику?
Он же сказал о вас, что вы начали "с сугубо поэтического консерватизма формы и остались в высшей степени верны себе"[161]. Так ли это?
Консерватизм формы был сознательным и вызывающим — в эпоху всеобщей расхлябанности и одичания. Вообще новизна может быть вынесена наружу, заявлена броско и выпукло. Такова поэтика Маяковского, Цветаевой, раннего Пастернака, Бродского. Есть другая новизна, убранная внутрь стиха, связанная с тонкими волосяными переливами поэтического смысла: Пушкин, Анненский, Мандельштам. Такая новизна мне ближе.
