— Зачем ты это сделал, Папийон?
— Потому что забыли посолить.
И не обращая ни на кого ни малейшего внимания, я достал свою миску и протянул старосте, чтобы тот ее наполнил.
В полном молчании весь барак смотрел, как я ем свой суп.
Этих двух инцидентов оказалось достаточно, чтобы однажды утром предстать перед врачом без всякого с моей стороны заявления или жалобы.
— Ну, доктор, как вы себя чувствуете? Хорошо или плохо?
Я повторил вопрос. Врач смотрел на меня в изумлении. Я не сводил с него пристального изучающего взгляда.
— Гм... неплохо, — ответил наконец врач. — А вот как вы?
Вы не больны?
— Нет.
— Тогда почему вы здесь?
— Пришел вас проведать. Мне сказали, что вы заболели. Рад, что это не так, до свиданья.
— Погодите минутку, Папийон. Сядьте вот сюда, напротив. Смотрите прямо на меня.
И он обследовал мне глаза крошечным фонариком, испускающим узкий пучок лучей.
— Ну, как, нашли там то, что искали, док? Свет у вас, правда, слабоват, но, думаю, вы все поняли. Скажите честно, видели их?
— Кого? — спросил врач.
— Ладно, не притворяйтесь! Врач вы в самом деле или ветеринар? И не пытайтесь убедить меня в том, что они попрятались раньше, чем вы их заметили. Просто не хотите говорить мне или принимаете за круглого идиота.
Глаза мои блестели от усталости, лицо грязное, небритое. Весь мой вид играл мне на руку. Охранники слушали этот диалог, разинув рты. Но я не сделал ни одного резкого движения, ни одного угрожающего жеста, который позволил бы им вмешаться. Врач встал и ласково, успокаивающе положил мне руку на плечо. Я остался сидеть.
— Да, я не хотел говорить вам, Папийон, но я успел их заметить.
— Вы лжете, док, и лжете преднамеренно! Ничего вы там не видели! Я знаю, вы искали у меня в глазу те три маленькие черные точки. Но фокус в том, что сам я их вижу, только когда не смотрю или читаю. А вот когда беру зеркало, то глаза свои вижу прекрасно и никаких точек там нет. Они успевают спрятаться в ту же секунду, как только я беру зеркало.
— В больницу его, — сказал врач. — И немедленно. В лагерь он возвращаться не должен. Так ты говоришь, что не болен, Папийон? Может, ты и прав, но лично я думаю, что ты немного переутомился и надо отдохнуть пару деньков в больнице. Ты ведь хочешь отдохнуть, а?
— Не возражаю. Мне как-то все равно. Что больница, что лагерь. Все одно — острова.
Итак, первый шаг сделан. Через полчаса я оказался в больнице, на чисто застеленной белой койке, в светлой камере. На двери табличка: «Под наблюдением».
Постепенно, занимаясь самовнушением, я превращался в чокнутого. Опасная игра: я настолько, например, натренировался кривить рот и закусывать нижнюю губу перед маленьким осколком зеркала, который прятал в постели, что внезапно ловил себя на том, что делаю эту гримасу уже непроизвольно. Да, в таких играх главное — вовремя остановиться, Папи. Иначе можно войти во вкус и выработать опасные симптомы, от которых потом уж никогда не избавиться. Однако следовало пройти весь путь до конца, чтобы добиться цели. Попасть в дурдом, где бы меня признали не отвечающим за свои поступки, а потом уже пытаться бежать со своим напарником. Побег! Это магическое слово наполняло меня неуемным восторгом — я уже видел себя верхом на бочке рядом со своим другом итальянцем на пути к материку.
Ежедневные обходы. Врач обследовал меня тщательно и подолгу, и мы вели с ним интеллигентные и приятные беседы. Он был обеспокоен, но еще не убежден на все сто. Самое время пожаловаться ему на боли в затылке — первый симптом.
— Ну, как ты, Папийон? Спал хорошо?
— Да, спасибо, доктор. Я в полном порядке. И спасибо за журнал, который вы прислали. А вот со сном опять не очень... Потому что, знаете, у меня за стеной насос. Чего-то там поливает. Так должен вам сказать, каждую ночь это его «пум-пум-пум» так и врезается мне в затылок. А потом это самое «пум-пум-пум» прямо эхом в черепушке отдается. И так всю ночь. Прямо сил нет! Вот если б меня перевели в другую камеру, уж как бы я был вам благодарен!
Доктор обернулся к санитару и быстрым шепотом спросил:
— Там есть насос?
Санитар отрицательно помотал головой.
— Переведите его в другую камеру. Ты в какую хочешь, Папийон?
— Куда угодно, лишь бы подальше от этого проклятого насоса! В самый конец коридора. Спасибо вам, доктор.
Дверь затворилась. Я снова был один. Однако через секунду мой слух уловил слабый звук, за мной наблюдали через глазок. Наверняка врач, потому что я не слышал его шагов, удалявшихся по коридору. И тут я пригрозил кулаком той самой стене, за которой находился воображаемый насос, и крикнул, впрочем, не очень громко: «Перестань, перестань, перестань, пьяная сволочь! Прекратишь ты наконец поливать свой сад, ты, грязная сука!» И улегся ничком на койку, прикрыв голову подушкой.
Я не слышал, как опустился над глазком медный щиток, зато прекрасно различил звук удалявшихся по коридору шагов. Сомнений нет — именно врач шпионил за мной.
В тот же день меня перевели в другую камеру. Значит, утром мне удалось разыграть все достаточно убедительно, поскольку сопровождать меня на новое место жительства, в камеру, расположенную всего лишь в нескольких метрах дальше по коридору, явилось сразу четверо — два охранника и два санитара из заключенных. Они со мной не заговорили, я тоже молчал. Просто молча шел за ними по коридору. Через два дня — второй симптом: шум в ушах.
— Ну, как дела, Папийон? Прочитал журнал?
— Нет, вообще не читал. Весь день и полночи пытался прихлопнуть москита или маленькую мушку, что поселилась у меня в ухе. Даже заткнул его ваткой, но не помогло. Жужжит и жужжит. Это совершенно доконало меня, доктор. Может, раз не удается их поймать, попробовать утопить их, а? Как по-вашему, док?
Рот у меня кривился, и я понял, что он заметил это. Он взял меня за руку и заглянул прямо в глаза. Я видел, что он встревожен уже не на шутку.
— Да, Папийон, мы их утопим. Шата, промыть ему уши!
Подобные сцены повторялись теперь каждое утро с разными вариациями. Однако врач, похоже, еще не решался отправить меня в психушку.
Однажды утром, делая мне укол брома, Шата сказал:
— Пока все идет нормально. Ты произвел на дока нужное впечатление, однако все может затянуться. Поэтому надо помочь ему. Показать, что ты можешь быть опасен.
— Ну как самочувствие, Папийон? — ласково обратился ко мне врач, открывая дверь и входя в камеру в сопровождении охранников, санитаров и Шата.
— Хватит придуриваться, док!
Я весь задрожал от возбуждения.
— Вы прекрасно знаете, что я болен. И я начинаю подозревать, что один из вас в сговоре с той сукой, которая мучает меня!
— Кто тебя мучает? Когда? Как?
— Прежде всего скажите-ка мне вот что, доктор, вы знакомы с трудами доктора д"Арсонваля?
— Полагаю, что да...
— Тогда вам должно быть известно, что он изобрел многоволновый генератор колебаний, ионизирующий воздух в палате, где находятся больные язвой двенадцатиперстной кишки. Этот осциллятор посылает электрические токи. Так вот, один мой враг спер такую штуковину из кайенского госпиталя. Стоит мне только заснуть, как он нажимает на
кнопку, и ток бьет меня прямо в живот и в пах. Я прямо подпрыгиваю над кроватью на целых десять сантиметров! Как прикажете мне с этим бороться, чтоб я мог спать нормально? Всю прошлую ночь промучился! Только закрою глаза, как тут этот ток: бац! Все тело подпрыгивает, как пружина. Не могу я больше выносить всего этого, док! И предупредите каждого: не дай бог доберусь я до его сообщника, в куски порву, падлу! Оружия у меня, правда, нет, но ничего, парень я крепкий, удавлю эту гниду голыми руками. Вот так, имеющий уши да услышит! И нечего дурить мне мозги всякими там «доброе утро» да «как поживаешь, Папийон»! Предупреждаю последний раз: кончайте придуриваться!
Это принесло свои плоды. Шата сообщил, что врач приказал охранникам не спускать с меня глаз, входить ко мне в камеру только по двое-трое и разговаривать как можно ласковее. «У него мания преследования, — объяснил врач. — Следует как можно быстрее отправить его в психиатрическую лечебницу».
— Думаю, что смогу доставить его в дурдом в сопровождении всего лишь одного санитара, — предложил Шата, желавший избавить меня от смирительной рубашки.
— Ну как, Папи, хорошо пообедал?
— Да, Шата, прекрасно.
— Не хочешь пойти сейчас со мной и с месье Жаннюсом?
— Куда?
— Да мы идем в психушку, взять там кое-какие лекарства. Заодно и прогуляемся.
— Ладно, пошли.
И вот мы вышли из ворот и зашагали к психушке. Всю дорогу Шата болтал, не закрывая рта. А когда мы наконец почти дошли, спросил:
— А тебе не надоело в лагере, Папийон?
— Еще как надоело! Сыт по горло. Особенно с тех пор, как моего друга Карбоньери там нет.
