политического друга я потерял еще более близкого духовного друга, Ахад-Гаама. Оба представляли собою esprits forts нашего поколения, каждый по-своему, но, к несчастью, ясный ум Ахад-Гаама потускнел под конец жизни вследствие тяжелой нервной болезни. Годы отдыха в Палестине не улучшили его здоровья. Сначала он находил успокоение в издании своей обширной переписки, которая развернула перед ним свиток его прежней кипучей жизни, но когда и это кончилось, он снова почувствовал пустоту, так как писать он уже не мог, а упадок сил увеличивался с каждым днем. Даже свои письма он вынужден был диктовать.
В июне 1926 г. я получил от него письмо, где нашел следующие грустные строки: «Через месяц мне минет 70 лет, следовательно, моя жизнь кончена, ибо что будет потом, не идет в счет, если я даже буду еще жить. Особенно больно мне, что у меня нет надежды видеть Вас в скором времени, так как Вы отложили свой приезд в Палестину до 1928 года. Сомневаюсь, буду ли я тогда в живых». С глубокою тоскою написал я ему из Альбека поздравительное письмо к юбилею. «Я писал ему слова ободрения, а душа плакала над могилою тридцатилетних переживаний, над судьбою Иова, над муками праведных» (запись 18 июля 1926 г.). Жуткий ответ получился через три месяца: собственноручное письмо Ахад-Гаама, но написанное так, что становилось больно. Кривые строки, неразборчивый дрожащий почерк, предсмертное настроение. Врач советовал ему писать по четверти часа ежедневно, и он решил первые строки написать мне, а потом прибавлять понемногу в течение нескольких дней. Через два месяца весь мир облетело известие о смерти Ахад-Гаама в Тель-Авиве, Я получил эту весть в бюллетене ИТА, рано утром 4 января 1927 г. Через несколько дней мы устроили траурное собрание в большом зале берлинского Ложенгауз. Говорили Мартин Бубер{805}, я, проф. Ю. Гутман и Я. Кляцкин{806}. Я говорил по-древнееврейски, читая с рукописи. Я напомнил о красивой талмудической легенде, что днем на небе показывается фигура со знаком правды на лбу, а ночью со знаком веры; покойный поднял знамя правды в одну из темнейших ночей нашей истории, когда измученный народ жаждал только веры и самозабвения. Он вышел в юности из круга учеников Бешта и попал в круг учеников Маймонида, глашатая «власти разума». Он умер, не написав своих главных трудов об этике и национальной идее иудаизма, планы которых показывал мне перед нашей последней разлукой в 1908 г.
Я чувствовал: пусто становится вокруг меня, уходят лучшие люди моего поколения и нужно увековечить их память. Давно я носился с мыслью о «Некрополе» — собрании характеристик моих умерших друзей в связи с воспоминаниями о них. Позже мне пришлось отказаться от этой мысли и ограничиться короткими отрывками, посвященными памяти друзей в настоящей «Книге жизни».
Смерть моих сверстников напомнила мне, что и мне надо поторопиться с ликвидацией жизненного труда, прежде чем явится неизбежный зов «оттуда». В том же январе я составил себе расписание работ на ближайшие четыре года, до предела 70 лет. Было намечено окончить за это время всеобщую историю, историю хасидизма, автобиографию и прочее. Эту программу мне суждено было осуществить, но в более продолжительный срок.
В 1927 г. меня отвлекала от научной работы новая общественная волна. Назрела идея преобразования парижского Комитета еврейских делегаций в смысле усиления его деятельности по защите гарантированных международными трактатами прав еврейских национальных меньшинств. Между парижским комитетом в лице Моцкина и Американским еврейским конгрессом в лице его президента Стифена Вайза состоялось соглашение о созыве в Женеве конференции для создания такого активного органа. Весною начались приготовления к конференции, но тут же началась атака со стороны ассимиляторов, которые в этом увидели затею сионистов и националистов. Соперник Вайза в американском еврействе президент Еврейского комитета в Нью-Йорке Луи Маршал{807} высказался в интервью для прессы против созыва конференции. Выступил с протестом и главный раввин Франции Израиль Леви{808}, отказались от участия в конференции парижский «Альянс Израэлит», Лондонский союз общин и Англо-еврейская ассоциация; откликнулось и черное клерикальное гнездо «Агудас Исраэль» во Франкфурте наивным заявлением, что евреи сумеют сговориться в каждой стране с правительством о своих религиозных нуждах и нет надобности создавать интернациональную организацию для защиты каких-то «национальных прав». Вся эта оппозиция мертвого западного еврейства возмутила меня, и я выступил против нее в обширном интервью, данном Еврейскому телеграфному агентству в Берлине (бюллетень 6 июля, перепечатанный во всей еврейской прессе). Я доказывал, что мы обязаны организовать защиту прав еврейских меньшинств в Польше, Румынии, балтийских и балканских странах на основании гарантий, данных Версальским трактатом и другими мирными договорами, что мы будем защищать через Лигу Наций не только национально-культурную автономию, но и гражданское равноправие евреев, часто нарушаемое в этих странах; что нужно вести борьбу за право на международном форуме, а не путем ходатайств в министерских передних; что даже западные ассимиляторы могли бы признать наличность если не национальных, то религиозных меньшинств. Конечно, переубедить противников не удалось, и мы решили своими силами созвать конференцию, только не в Женеве, а в Цюрихе.
Я лично не мог уклониться от участия в конференции, призванной установить основы новой еврейской политики в международном масштабе. Отдыхая летом в Обергофе, я писал доклад для конференции на тему; «Старые и новые пути борьбы за эмансипацию». В середине августа я уже был в Цюрихе и остановился в отеле «Савой», где поместился главный штаб конференции: Моцкин, Вайз, Нахум Соколов, Усышкин и много американских делегатов. Приехали еврейские парламентарии из Польши, Латвии, Литвы, Чехословакии и других стран, много делегатов от сионистов, фолкистов и других серединных партий. Привожу здесь свои беглые записи во время конференции.
17 августа (11 час. вечера), Цюрих. Дивный солнечный день, весь в слушании и говорении на конференции, в кулуарах, при встречах с многочисленными знакомыми, в ресторанах и кафе. С утра до обеда — парадная часть: открытие конференции, речи председателей Моцкина, Соколова, Вайза. Затем приветствия. К концу неожиданно вызывают меня для приветствия. Экспромтом я сказал: с Не уполномоченный никакой организацией, могу лишь приветствовать от имени еврейской истории, которая учит нас, что еврейство — древнейший интернационал в мире, и проблема его может быть разрешена только интернациональным путем». В послеобеденном заседании прочел свой доклад «Борьба за эмансипацию прежде и теперь». Затем ряд английских речей (американцев) и длинный доклад Моцкина о положении меньшинств. Кончили вечером, и я недавно вернулся из кафе, где ужинал в компании старых и новых знакомых. В течение суток встретил Соколова
