Заседания ООН продолжались, нападки — тоже, но немного поделикатнее и поскромнее.
Запад тоже как будто встрепенулся, решил поменять тактику и стал предлагать деньги на покупку чувств и идей: для поднятия аграрной промышленности, строительства, здравоохранения. Но взамен они хотели бы получить хлопок, нефть и всевозможные металлы от тех, кто обладает этими богатствами. До чего же исторически верны, откровенны слова нового ханжи — американского президента: «Ведь кое-кто должен и обязан понять, что мы не можем жить без этих жизненно важных источников».
Амнистия!
Унылая, дождливая ночь, все спят, а я не могу уснуть. Сыростью пропитан весь воздух. В такую погоду даже в Нью-Йорке становится тихо. Не слышно ни автомобильных гудков, ни уличного шума. Изредка сорвется с места грузовик или прогрохочет поезд метро, и снова все утихнет.
Даже никогда не сомневаясь в том, что смерть Сталина должна и обязана принести колоссальные изменения, я все равно невероятно нервничала. Как можно исправить теперь все то, что он натворил? И как все будет дальше? И кто из всех оставшихся в живых ничтожеств сумеет это сделать? Я бы лично доверила все генералу Г. К. Жукову, более достойного человека из всех оставшихся в живых трудно найти. И меня вдруг как прорвало, я не могла успокоиться и все время плакала.
— Ну что ты так рыдаешь? Я не думаю, что тебе так жалко Сталина.
— Зачем, зачем же все так жутко происходило? Ведь он умер, умер, ему конец, но он же угробил, унес с собой в могилу самую лучшую из всех существовавших до сих пор идей. Он похоронил ее вместе с собой, не только похоронил, он ее обесславил навсегда. Ты понимаешь, Кира, когда я думаю о том, как могло бы быть и что он натворил за свою жизнь, у меня кровь стынет в жилах, и я уже тысячу раз спрашиваю: зачем? Зачем, в угоду кому он загубил, уничтожил Советскую власть?
— Конечно, все изменится, конечно, станет лучше. Иначе не может, не должно быть — произойдет коренная революция внутри. Много радикальных изменений должно произойти, — старался утешить меня Кира.
И вдруг по радио сообщили: объявлена амнистия. Здесь нервы мои действительно не выдержали, я не плакала, я просто рыдала.
— Да что это с тобой? Ну, о чем ты опять? Не волнуйся, успокойся, — в недоумении говорил Кирилл.
Господи, я так счастлива, так счастлива! АМНИСТИЯ! Ведь только подумать, какое это огромное счастье для тех, кто остался жив. Сколько миллионов людей плачут от счастья вместе со мной.
Отец, ведь уже прошло не 10, а 15–16 лет. Прошло… Жив ли он? Мне все еще не хочется поверить в то, что его нет в живых. Отпустят ли тебя? Отпустили? Родной мой, где ты? Что я узнаю о тебе? И узнаю ли я когда-нибудь и хоть что-нибудь?
Какую нестерпимую, жгучую боль носила я 15 лет, ведь это было наказание не только для него, а наказание для всей нашей семьи. Ведь это сгубило жизнь нашей матери, брата, днем и ночью рвавшегося в бой, чтобы кому-то доказать, что он не сын врага народа. И мою, то есть нашу жизнь, нашей семьи, из-за страха, чтобы наши дети не пережили то, что пережила я.
Как мама? Как она переживет все это? Ведь она навсегда потеряла всю семью, всех нас. Сколько сил и мужества надо иметь, чтобы все это пережить. Это один жуткий пример сталинского господства, сталинской деспотии, а сколько, сколько их во всей стране!
Вот поэтому мне так близки и понятны муки и страдания всех, у кого были заключенные, и я рада за всех тех, у кого хватило сил пережить этот кошмар.
Чем хуже, тем лучше
Вечером мы попали на совещание поредевшей уже элитной группы.
Выступил наш знакомый — польский писатель Вацлав Сольский:
— О, это огромное событие, но я все думаю: а как будет дальше? Ведь самое основное — это уверенность в своей безопасности, уверенность в том, что вас снова не схватят и не потащат в одну прекрасную ночь в тюрьму.
— Я считаю, что этого не должно уже быть, и тем более когда речь идет о том, что существующее судопроизводство должно быть пересмотрено. Я верю в то, что должны произойти радикальные перемены, одной из таких радикальных перемен я считаю амнистию и восстановление всех в правах, — ответил Кирилл.
И я вспомнила слова нашего погибающего молодого талантливого русского писателя Сережи Максимова: «Я бы никогда не убежал, если бы не боялся, что меня снова схватят и снова сошлют на Колыму». И таких, как он, кто не вернулся, много.
Самым большим оптимистом был Кирилл:
— Все переменится к лучшему в сторону демократии.
И вдруг раздался голос:
— А зачем все это нужно? Как же мы все тогда будем бороться с коммунизмом? — озабоченно заявил только что вошедший Владимир Вишняк.
— Это нужно для того, чтобы укрепить власть, создать хорошие, нормальные условия жизни для людей. Ну, а к коммунизму будут тоже потихоньку либо приближаться, либо отдаляться, в зависимости от обстоятельств. При нашей народной Советской власти без диктатора это все возможно, — продолжал настаивать Кирилл.
— Но все то, о чем вы говорите, при коммунизме создать невозможно, коммунизм — это диктатура, это рабство, — настаивал Вишняк.
— Да вы тоже поймите: «До неба высоко, до коммунизма далеко». А вот сейчас вы понимаете, ведь уже объявили амнистию. Выпустили врачей. Снизили цены. И обещают всякие послабления, значит, и при так называемом коммунизме тоже кое-что возможно.
— Хорошо, а что же будет дальше? Что, они (то есть советские) будут стараться доказать нам, что коммунизм тоже может быть более человечным? И что вы за наивные люди; ведь для успешной борьбы с коммунизмом: «чем хуже, тем лучше», — отвечали они ему.
А один из этой антикоммунистической элиты по борьбе с коммунизмом был предельно откровенен:
— Понимаешь, американцы сразу сократят свои стомиллионные ассигнования, предназначенные для борьбы с коммунизмом. Они уже намного сократили их на антисоветскую пропаганду, а дальше пойдут сокращения служащих. И я уже наблюдаю панику среди многих из нас, работающих на этом поприще.
Я не могла выдержать:
— О чем это вы?! Да я от радости все время рыдала, с глазами, полными слез, и с улыбкой счастья на лице так и ходила целую неделю, как дура.
Честно скажу, от таких выступлений мне становилось жутко. «Чем хуже, тем лучше»! Для кого? У меня глаза на лоб полезли. Амнистия — плохо. Кусок лишнего хлеба — хуже, а всякие там проблески какого-то послабления — так это еще хуже худшего.
Они все здесь боролись с коммунизмом и с советской системой по тому же принципу — чем хуже, тем лучше. Сталин для всех был воплощением коммунизма и советской системы. А если бы они в то время не боролись с советской системой, а прямо и просто боролись со Сталиным, и сумели бы убедить советский народ, что боролись только со Сталиным и с его политикой, и обещали сохранить все достижения и достоинства советской системы, которые народ завоевал, может быть, может быть, их борьба была бы более успешной, а страдания народа меньше. Ведь люди, ненавидя Сталина, боялись и не хотели потерять те привилегии, которые они с такими тяжелыми потерями завоевали во время Гражданской войны. Сталин, собственно, совершая свои преступления, и держал весь народ в кулаке, спекулируя этим и получая поддержку у народа.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
