– Голос измени как-нибудь. Вон, камешков из-под ёлки набери и за щёки сунь. Должно сработать.
Иванов с сомнением покосился на декоративную подсыпку под ёлками, представленную в виде разноцветных некрупных окатышей, и отказался:
– Нет, спасибо. На них, наверное, собачки нужду справляли… Нужно же им где-то естественные потребности удовлетворять? Обойдусь как-нибудь. Хрипеть стану.
Хрипеть не получилось. Первая же попытка привела к тому, что в горле у парня немилосердно запершило, накатил кашель.
– Прорвёмся, – придя в себя, заявил он. – Ничего Солодянкина нам не сделает. Кишка тонка у неё с нами тягаться.
Напарник явно хотел что-то сказать, однако ограничился коротким:
– Как знаешь.
***
Виктория Егоровна лежала на втором этаже, в гостиной, более всего походившей на музей. Картины, статуи, статуэтки, везде ненавязчивая лепнина, мягкие, скрадывающие шаги ковры. И такая красота изобиловала повсюду, с самого холла. Ничего не понимающий в искусстве Иванов смотрел на всё это великолепие с интересом, но без приличествующего пиетета, больше как на демонстрацию благосостояния и успешности, чем собственно, эта выставка и являлась.
Сама хозяйка от обстановки не отставала. Несмотря на бессознательное состояние и по-простецки задравшуюся до самого бедра полу пушистого, белоснежного халата – выглядела точно кукла работы искусного мастера. В каштановых волосах ни намёка не седину, стройное тело, гладкая кожа; ухоженные, с идеальным маникюром руки; правильно нанесённый, подчёркивающий нужное макияж. По сравнению с Валюхиной – вдвое моложе.
Вот только кукла получалась злая. Пухловатые, без сомнений обработанные пластическим хирургом губы даже сейчас выглядели брезгливо поджатыми, с застывшим на них раздражением. Идеальные скулы напряжены; веки не просто закрыты, как у спящих – они словно сцепились между собой в схватке, и их напряжённость не сглаживали пушистые, трогательно-длинные ресницы; по уголкам глаз просматривались намечающиеся морщинки.
– Злюка, – прошептал Сергей. – Даже во сне с кем-то воюет.
– Не то слово, – подтвердил друг. – А когда не спит – совсем зверь-баба.
– У тебя стволы с собой? – зачем-то поинтересовался инспектор.
– Да, – не задумываясь, ответил Швец. – Конечно. Ты зачем спросил?
Речь шла о двух револьверах, которые оборотистый призрак когда-то выцыганил у домовых и которыми очень гордился. Так случилось, что оружие попало к Иванову на хранение и вернулось к владельцу лишь совсем недавно.
– Для самоуспокоения. Накатило что-то. Мы сейчас в чужом доме, без ведома хозяйки. Вокруг охрана, собаки. Вдруг что случится?
– Мандражируешь?
– Есть маленько.
– Я тоже, – успокоил напарника Антон. – Такая же фигня перед твоим приездом наваливалась. Сижу, жду… Вроде и опасности нет, а стрёмно. У меня всегда так, когда на мероприятие иду. Не боятся или дураки…
– Или идиоты, – закончил инспектор мысль друга. – Потащили эту особу в кабинет. К креслу привяжем для начала…
Неожиданно свет, исходящий от включённой люстры, стал ослепительно ярким. Лампочки, напоследок озарив гостиную, тихо шикнув, погасли. В комнате стало почти темно. Почти – потому что с улицы в комнату немного проникало дежурное освещение.
– Напряжение скачет, – подходя к стене и щёлкая выключателем, заметил Швец. – Неужели нельзя, при таких-то деньжищах, стабилизатор на дом поставить?
– Китай… – глубокомысленно заявил Серёга, вкладывая в это понятие и ненадёжность сегодняшней техники, и безнаказанность электросети с их вечными проблемными трансформаторами на местах, с комплектующими, опять же, из Поднебесной, и брендовые псевдоитальянские осветительные приборы с проводкой… ну, понятно, откуда.
– Хватит стоять, – Антон уже брал Солодянкину за ноги. – Мы же здесь не до Дня милиции загорать планируем?
Напарник поспешил взять женщину под руки.
Нести неудобное, постоянно норовящее выскользнуть из рук тело было недалеко. В соседнюю комнату, отделанную дубовыми панелями, с монументальными шкафами, огромным рабочим столом и сейфом в углу. Тёмные, наполовину закрытые шторы, мягкие, приглушённые тона отделки настраивали на деловой лад. Даже картины выглядели незаметно, точно стеснялись сами себя и старались не отвлекать владелицу от важных дел. Пробивавшийся из коридора свет неплохо освещал помещение, а создаваемые им тени привносили налёт таинственности.
– Усаживай, – скомандовал Антон, пытаясь вытолкать на середину помещения анатомическое офисное кресло на колёсиках. Получалось плохо. Маленькие колёса вязли в ворсе ковра и отказывались ехать категорически. Пришлось его просто перенести.
С облегчением избавившись от женщины, инспекторы, в лучших традициях сериалов, включили настольную лампу, тоже невесть почему сначала ярко вспыхнувшую, но, к счастью, не перегоревшую, направили её в лицо бессознательной и принялись искать любое подобие верёвок. Не нашли. Пришлось взять из канцелярского набора ножницы и срезать толстые, витые шнуры со штор.
Привязали. Сначала руки, потом ноги. Добротно привязали, намертво, без всяких там хитроумных морских узлов и более сухопутных «бантиков».
– Охрана разрежет, – резюмировал призрак, отходя в сторону и указывая рукой на Солодянкину. – Приступим? Мне скоро здешних с Печатью снова оббегать.
– Зеркало притащи. Желательно не маленькое.
Швец скорым шагом вышел из кабинета и почти сразу вернулся, с натугой неся тяжёлое даже на вид ростовое зеркало на изящной подставке.
– В спальне взял.
– Поставь там, – Сергей указал за спинку кресла с женщиной. – Потом понадобится.
Когда призрак избавился от своей ноши, установив её точно в том месте, на которое ему указывал напарник, Иванов, глубоко вздохнув, активировал Печать и приложил служебную метку к голове Виктории Егоровны. Называть эту властную женщину Викой у него почему-то язык не поворачивался.
Та застонала, и через секунду открыла глаза.
Надо отдать должное Солодянкиной – по возвращении в сознание она не издала ни звука. Попробовала верёвки на прочность, покрутила головой, убеждаясь, что всё происходит взаправду. Сощурилась из-за направленной в лицо лампы.
– Иди, проверь, как там дела, – не глядя на друга, выступил с предложением инспектор, становясь перед креслом. Швец вышел без лишних расспросов. Действие Печати на обслугу подходило к концу и никому из инспекторов не хотелось разбираться с не в меру ретивыми пробудившимися.
Едва он, нарочно-медленно, показательно растворился в воздухе, Иванов заговорил с сидящей:
– К тебе приходил старец. Помочь. Ты не поняла доброты, – парень намеренно строил фразы не как диалог, а как констатацию фактов. – Принялась гадить. Мы пришли тебе разъяснить, что так поступать нехорошо.
На лице Виктории Егоровны не дрогнул ни один мускул. Она слушала, словно окаменев и на подсознательном уровне чувствовалось – ей не страшно.
Вот только длительная беседа в план инспектора не входила.
– За это ты потеряла пять лет жизни.
Правая бровь Солодянкиной слегка изогнулась, имитируя удивление, а вся её фигура невесть как приобрела глумливую, презрительную позу. Причём парень готов был поклясться – она не двигалась. Похоже, природный талант прожжённой бизнес-вумен сработал. В управлении большими деньгами без этого никак нельзя, и одного покер-фейса мало.
В полном молчании Иванов с усилием развернул кресло передом к зеркалу, невольно взглянув в отражение. Идиотская картина. Связанная, обманчиво-беззащитная женщина и некто в придурковатой маске, завёрнутый в чёрный плащ. Получился бы достойный постер для любителей абсурда: «Злодей и его жертва».
Рука легла на затылок Виктории Егоровны, и она прямо на глазах начала стареть. Поначалу незаметно, однако со стремительностью подростковых прыщей выскакивающие тут и там морщинки, посеревшая кожа, поплывшие вниз одутловатыми мешочками веки были способны убедить кого угодно в реальности происходящего.
И спокойствие хозяйки особняка дало трещину.
