— Виноват, товарищ прапорщик!
— Ну, кто же так служит, красноармеец?!
Онищенко был хорошим солдатом, исполнительным, расторопным, но имел ужасный по меркам самого Ефремова недостаток — не курил. Совсем. Но службу нес исправно, этого не отнять.
— Майор, наверное, скоро выберется под солнышком погреться, — усмехнулся, сплевывая под ноги, прапорщик. — Он хоть водярой затарился неслабо, но все ж не цистерна там.
При упоминании самого старшего по званию офицера Онищенко инстинктивно взглянул в сторону здания штаба — кое-как оштукатуренной двухэтажной кирпичной коробки с гнилыми рамами и прохудившейся крышей. Там уже вторую неделю, отгородившись от всего мира батареей полулитровых бутылок, скрывался зам командира бригады по воспитательной работе майор Полозов. Послав эту самую работу куда подальше, единственный офицер, оставшийся в гарнизоне, ушел в запой, напоминая о своем существовании только доносящимися из окна второго этажа куплетами блатных песен и вылетавшими из того же самого окна пустыми полулитровыми бутылками.
— Эх! — Онищенко сочувствующе вздохнул. — Ну, нельзя же так!
Водку прапорщик Ефремов уважал — иначе в этом медвежьем углу было никак. Унылая служба, день за днем одно и то же, могла свести с ума кого угодно. Офицеры и прапорщики по негласному графику, поочередно погружались в нирвану, но сейчас, когда на весь гарнизон осталось всего полсотни человек, в основном — рядовые, да несколько сержантов, уходить в запой было невозможно. А хотелось, что скрывать. Но прапорщик понимал, что нельзя, а вот его непосредственный начальник просто «съехал с катушек», сорвавшись так, что теперь было не остановиться.
— Сломался мужик, — кивнул прапорщик.
Осуждать майора Ефремов все же не спешил, потому, как было, от чего сломаться. Стоило только вспомнить первые дни после приказа о всеобщей демобилизации, прозвучавшего на всех частотах, по всем телеканалам, которые только можно было принять здесь, в южной части острова Сахалин, и прапорщика передергивало.
Большинство солдат, узнав, что дембель наступил раньше положенного срока, просто собрали вещички и, уговорив шкипера какой-то шаланды, поставив пару ящиков водки, отбыли на материк. Так же поступили и офицеры — кроме Полозова, которому попросту некуда было податься. Устав, субординация, чины и звания — все это было отброшено за ненадобностью, послано куда подальше. Командиры никого не держали, никому больше не приказывали. Но кое-кому из солдат полученной свободы оказалось мало.
Ефремов помнил, как толпа дагестанцев, ингушей и прочих уроженцев далекого Кавказа, поддав для храбрости, направилась к оружейным, возле которых в растерянности топталась пара часовых — даже без оружия, только со штык-ножами. Пьяные, а может еще и обкурившиеся вдобавок, кавказцы, подбадривая себя криками, шли, не замечая ничего на своем пути. Кто-то высказал хорошую мысль — глупо возвращаться на гражданку с пустыми руками, пара сувениров типа АК-74 пришлась бы очень кстати.
Какого-то сержанта, русского, а потому не человека в глаза горцев, пытавшегося остановить толпу, свалили на землю и долго избивали ногами, оставив на плацу окровавленный кусок мяса в рваном камуфляже. Увидев это, Ефремов бросился к майору Полозову, застав того с бутылкой водки в руках.
— Товарищ майор, их нужно остановить! — с порога, без стука ворвавшись в кабинет, заявил Ефремов. — Вы видите, что творится? Эти ублюдки сейчас взломают оружейные комнаты, и тогда нам всем хана!
— Я над ними больше не командир! Да и ты, прапорщик, тоже! Пусть берут что хотят, и валят отсюда подальше! Что, у нас автоматов мало?! Десятком больше, десятком меньше! Все склады же забиты! На всю страну хватит!
Без стеснения послав майора на три буквы, Ефремов помчался к арсеналу, чудом опередив толпу разгоряченных кавказцев. Перепуганные часовые не пытались остановить злого прапорщика, а тот, не теряя ни минуты, добыл надежный, хотя и весьма тяжелый ПКМ, заправил в него ленту на сто патронов, и, на всякий случай еще надев бронежилет, с пулеметом наперевес вышел навстречу горцам.
— Всем стоять!!!
Хриплый вопль прапорщика разнесся по всему гарнизону. Ефремов знал, что управлять толпой можно, если показать свое полное превосходство, можно даже в одиночку диктовать свою волю полусотне горячих голов, только бы те почувствовали перед собой вожака, а не трясущееся от страха ничтожество.
Горцы замерли — они шли, зная, что встретят пару обделавшихся сопляков, а увидели совсем иное, то, чего не ждали. Но они были стаей, в стае были сильны, могли порвать кого угодно, действуя как единое целое. Они уже успели попробовать чужой крови, почувствовали силу, поверили в свое могущество, в то, что остановить их здесь и сейчас никто не сможет.
— Слышь, прапор, уйди с дороги, — крикнул кто-то. — Так и быть, не будем тебя опускать!
Вместо ответа Ефремов, крякнув от натуги, вскинул тяжелый, двенадцатикилограммовый ПКМ и нажал на спуск, дав длинную, сразу на пол-ленты, очередь поверх голов толпы. А секунду спустя раструб пламегасителя уже уставился в грудь напиравшим кавказцам.
— Стоять, суки!!!
— Э-э-э, брат, ты что?! — раздался испуганный голос — кажется, до разгоряченных «горцев» начало доходить, что все они могут так и остаться на пороге вожделенного арсенала. — Зачем сразу стрелять? Давай по-хорошему, а?
— Все назад, на хрен, или сам я вас разом сейчас опущу, твари! — прорычал Ефремов, грузный, сильный, из-за тяжелого бронежилета казавшийся еще крупнее. — Положу всех! Назад!!!
Павел Ефремов не служил в «горячих точках», не был в Чечне и Дагестане, когда там шли бои, не был там и позже, когда все вроде бы стихло. Он никогда не стрелял в людей, но сейчас людей перед прапорщиком не было, и он был готов без колебаний давить на спусковой крючок до тех пор, пока не закончится лента.
Ефремов видел перед собой бешеных зверей, опьяневших от вкуса крови, от чувства безнаказанности, был готов убивать их, и толпа поняла это. Ряды дагестанцев и их «соседей» дрогнули, а затем вся людская масса откатилась назад. Умирать в этот день никто не захотел. Через час, побив кого-то из солдат славянской национальности, словно оправдываясь друг перед другом за робость, вся эта толпа покинула расположение, двинувшись в сторону Южно-Сахалинска на трех угнанных из гаража «Уралах». Останавливать их прапорщик Ефремов и не подумал.
Через пару дней после приказа о роспуске армии в военном городке, где был расквартирован танковый батальон Тридцать девятой бригады, осталось всего человек тридцать — сержанты, несколько рядовых, майор Полозов, забаррикадировавшийся своем кабинете в компании нескольких десятков бутылок водки и ящика консервов, и сам Ефремов. Желая внести ясность, прапорщик на правах старшего по званию собрал личный состав, убедившись, что остались нормальные ребята, а не та полууголовная гопота, которую удавалось призвать, и из-за которой офицеры, пытавшиеся поддерживать хоть какой-то порядок, массово спивались.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
