— Сказывают, коли упал, надобно прикинуться мертвым, — заметила княгиня, — тогда медведь не тронет.
— Ну это какой медведь! Бывает, что не тронет, а чаще того задерет насмерть и спасибо не скажет человеку, что смирно лежал. Так с Кирюшкой было, с брянским зверовщиком, сыном однорукого Федьки. Сорок девять медведей убил он на своем веку, пошел добывать пятидесятого и, когда уже наставил на зверя рогатину, посклизнулся и упал носом в снег. Ну тут уж иного не оставалось, как прикинуться мертвым, — только медведь, видать, не знал того обычая, о коем ты говоришь, княгинюшка, и мигом сделал из него настоящего покойника: расплющил голову, словно пустой орех!
Все пожилые гости наперебой стали вспоминать случаи, с кем-либо приключившиеся на охоте, и заспорили о привычках медведей. Это дало возможность молодым, сидевшим вместе на конце стола, завязать вполголоса свой собственный разговор.
— А тебе случалось ли убивать медведей? — спросил княжич Михаил у Арсения.
— Четырех уже взял. Их там много, в лесах на Неручи.
— И всех вчистую? Ни один тебя не драл?
— С первым помаялся. Не было еще у меня сноровки, — неловко сунул рогатиной, медведь с нее сорвался и на меня! Пришлось топором его бить, счастье что прихватил с собою. Однако он мне кафтан изорвать успел и плечо малость поранил. Ну, а других взял хорошо.
— И всех на рогатину? — спросила княжна, внимательно слушавшая их разговор.
— На рогатину, — зардевшись от счастья, ответил Арсений. — Ну а как же еще?
— А тут сейчас говорили: бьют и ножом.
— Ножом? А вот, я спробую, — сказал Арсений.
— Ой, не надо, я не к тому! — воскликнула княжна.
— Почто не надо? Я люблю так: если что сказал, сделаю беспременно. А тебе, княжна, шкуру пришлю с того медведя, коли будешь милостива принять ее.
— Приму, если рогатиной его убьешь, а не ножом.
— Ты лишь прими, — улыбнулся Арсений, — а чем я медведя бил, о том знать будем только я да он.
— А я доселева одного лишь взял, — с сожалением в голосе промолвил Михаил. — Да и то, коли говорить правду, подсобил мне непрошенно мой холоп и тем мне всю радость испортил. Хорошо бы еще пойти нынешней зимой!
— Вместе пойдем! — воскликнул Арсений. — Вот, как снег хороший ляжет, — того уж недолго ждать, — приезжай к нам на Неручь, нешто тут далеко? А я к тому дню велю нашим людям отыскать да заметить в лесу две либо три берлоги. Славно половничаем. Приезжай, княжич, будь ласков!
— Что ж, может, и приеду.
— Счастливые вы, что родились мужчинами, — вздохнула княжна. — Во всем вам простор и воля, а нам — сиди в четырех стенах да гляди, как жизнь стороною течет.
— Али и ты хотела бы на медвежий лов, княжна? — спросил Арсений.
— Вестимо, хотела бы! Пусть бы только поглядеть. Да нешто женщине возможно такое?
— Каждому свое, — засмеялся Михаил, — нам в сердце колоть медведей, а вам медвежатников!
* * *
Наутро следующего дня Арсений с шестью подводами, нагруженными железом и оружием, возвращался в Карачеевку. Ехать было трудно, ибо ночью выпал обильный снег, колеса в нем вязли и скользили, но Арсений был доволен и почти счастлив.
С поручением отца он справился удачно: вез с собою три отличные пищали и запас огневого зелья к ним, а ручного оружия много больше, чем обещал князь Иван Мстиславич. Княжич по дружбе расстарался и тут: дал ему пятьдесят мечей и сабель, сорок копий да двадцать четыре сайдака, а после еще с десяток чеканов [547] прикинул.
Кроме того, половину купленного железа Михаил предложил оставить в Карачеве, с тем, чтобы без промедления отковать из него в городских кузнях сколько выйдет мечей и копий, а когда они будут готовы, — пришлет либо сам привезет их на Неручь.
Но хотя и радовало все это Арсения, сейчас мысли его были заняты не столько оружием, сколько княжной Софьей. Нежный образ ее, волнующий кровь и сердце, неотступно стоял в его памяти, Снегурочкой мерещился под каждой елью, прекрасной полудницей-зимовницей [548] выплывал из-за поворотов дороги, тихим ангелом летел впереди, указывая путь.
«Только полюби, девонька моя желанная, уж тогда никому тебя не уступлю, — думал он. — И не то что на медведя, а на самого шайтана за тебя с ножом пойду!»
Глава 10
«Когда спросили — что хорошо, медведь ответил: увидеть охотника раньше, чем он тебя увидел».
Восточная поговорка
Три недели спустя, уже перед самым Рождеством, в Карачеевку приехал в сопровождении нескольких слуг княжич Михаил и привез с собою сделанное в городе оружие. Его тотчас принялись разгружать и сносить в клети люди Карач-мурзы.
— А вот тут я тебе особый подарок привез, — указывая на отдельно стоявшие сани, сказал княжич Арсению, который, завидев въезжающего в ворота гостя, первым выбежал к нему навстречу.
— Какой еще нужен мне подарок, коли ты сам приехал! Краше того не выдумаешь!
— А ты все же погляди. — С этими словами Михаил откинул полость, закрывавшую сани. В них лежали тяжелая пищаль, бочонок с порохом и мешок с порезанным на мелкие куски свинцом.
— Вот это пищаль! — воскликнул восхищенный Арсений. — Нутро ствола поперек себя в добрый вершок! Где ты такую добыл?
— У брянского воеводы на сокола выменял. Сокол был у меня важный, всем на зависть, только сам я соколиного лова не люблю, и он мне без надобности. А тот воевода лютый соколятник, он не то что пищаль, жену бы за него отдал. Вот и сладились.
— Ну, спаси тебя Бог, княжич! Мы ее на башне у ворот поставим, а ту, что там сейчас стоит, меньшую, возьмем на стену. Теперь как раз по пищали на каждый угол выйдет, опричь этой.
— Пищаль знатная, — сказал Михаил. — Она у воеводы, словно баба, Акулькой звалась. Можно из нее стрелять круглыми камнями, но коли отбивать приступ, лучше резаным свинцом, две жмени, а то и три заложить можно. И что ни дальше — куски свинца шире разлетаются, шагов на двести она тебе человек десять с одного разу положит. А грому сколько! Другие десять со страху помрут.
— Али ты из нее палил уже?
— Там же, в Брянске, спробовал ее и на камень и на свинец, прежде чем сокола отдать. Чуть не подох бедняга с перепугу, пока я палил!
— Ну, еще и еще тебе спасибо! Бог даст, найду случай отквитаться с тобою. А сейчас идем в хоромы, закусим, отдохнешь с пути, а после я тебе тут все покажу.
— А на медведей пойдем?
— Вестимо, пойдем! Три берлоги я уже знаю, а коли надо будет, наши люди еще сыщут.
* * *
На следующее утро Арсений и княжич Михаил в легких, не стесняющих движений полушубках, вооруженные рогатинами и длинными, остро отточенными ножами, вышли из ворот усадьбы и почти сразу очутились на опушке леса, откуда по узкой просеке зашагали в его девственную глубину.
Третьим шел с ними крепкий парень, одногодок Арсения, сын Нуха и Фатимы, к которому как-то не пристало его христианское имя — Гаврюшка, и почти всегда его звали Гафизом. Он нес с собою тяжелый топор, длинный шест с заостренным концом, полуторааршинную доску с набитыми в нее короткими гвоздями и какой-то обвязанный ремешком войлочный сверток.
— А что это он несет? — спросил княжич, заинтересовавшийся назначением двух последних предметов.
— Доска с гвоздями, это чтобы медведя на дыбы поднять. Без того он редко встает, как вылезет из берлоги, так на четырех лапах на тебя и кидается. А коли ты его один взять хочешь, без нашей помоги, надобно, чтобы он в рост поднялся, инако не сдюжишь.
— А сверток зачем?
— Сверток, то для меня. А зачем он, вот погоди маленько, узнаешь, — загадочно ответил Арсений.
Лес между тем становился все гуще и темнее. Лиственных деревьев тут уже почти не было, лишь кое-где виднелись белые стволы берез с заиндевевшими, словно белым пухом поросшими ветвями; зато, куда ни глянь, всюду башнями дыбились огромные ели, внизу почти черные, а чем выше, тем обильнее и краше убранные снегом. Ветви вековых сосен сверху почти перекрывали просеку, поэтому снег на ней лежал неглубокий, идти было легко, и через час охотники уже отдалились от усадьбы версты на четыре.
— Тут надобно свернуть, — сказал Арсений, разглядев на одном из древесных стволов сделанную накрест свежую зарубку. — С версту пройдем по чащобе, там и берлога. Только теперь надо идти тихо и поглядывать по сторонам: это место медвежье, и можно повстречаться со зверем, который еще не лег.
— Ужели есть такие, что до самого Рождества бродят?
— Есть. Медведица, та лезет в берлогу рано, в половине ноября уже спит. Медведь же, особливо старый, после того еще, бывает, и месяц не ложится. А у иного и так случается: он приготовит логово с осени, но когда пришло ему время залечь, беспременно обойдет не раз всю окрестность и, ежели учует что неладное, особливо следы человека, тогда уже в ту берлогу не ляжет. И хорошо, коль время ему останется сыскать другую, а бывает, что не успеет, — завалит все снегом, под ним доброй ямы не найдешь, вот он и бродит всю зиму. Тогда он лют и много беды натворить может. Дня за три до твоего приезда такой шатун проломил ночью стену хлева в одной нашей деревеньке и унес овцу.
