Через шесть месяцев, благодаря старым, но прочным связям в штабе Одесского военного округа, поручик Илиади уже вышагивал по плацу ялтинского гарнизона под шум черноморского прибоя и крики белокрылых гагар.
«А теперь, — рассуждал бывший чиновник, — самое время и о себе подумать». Потенциальных кандидаток в жены Константин Георгиевич насчитал аж четыре, причем самой младшей, работавшей у него горничной, едва минул двадцать первый год, а старшей — вдове мирового судьи — пятьдесят девять. Две другие особы — бывшая актриса из Астрахани сорока лет и тридцатилетняя модистка, — несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте, почти ни в чем не уступали друг другу. Можно было даже сказать, что служительница Мельпомены обладала большим шармом и какой-то необъяснимой нежной притягательностью, в особенности когда в разговоре наступала пауза и она, подняв к небу черные глаза, невинно хлопала длинными ресницами. Перед этими жгучими очами старый ловелас и не устоял, выждав год после смерти жены, он повел свою избранницу под венец. На новую хозяйку домовладелец не мог нарадоваться, с ее приходом комнаты будто наполнились светом, и даже старый фикус, тихо умиравший в темном углу, неожиданно расправил широкие листья и пустил два молодых побега. Когда в гостиной запела канарейка, а на подоконниках зацвела герань, старик понял, что на склоне лет в его дом заглянуло счастье.
Именно у двери этого райского гнездышка и оказался Ардашев с доктором Нижегородцевым, после того им пришлось наведаться туда вторично — на четвертый день после прибытия Государя в Ялту. Откровенно говоря, Клим Пантелеевич и не ожидал столь теплого приема от совершенно незнакомых ему людей. Вот ведь как бывает, пришли с доктором посмотреть выставленную на продажу дачу, а хозяева сразу же накрыли на веранде стол с закусками и поставили самовар. И все разговоры об осмотре недвижимости и обсуждения условий возможной сделки согласились вести только после того, как гости откушают «что Бог послал» (эта скупая фраза включала в себя: розовую ветчину, брынзу, черную икру, татарский чэк-чэк, айвовое и малиновое варенье, крымскую Мадейру и греческую баклаву). Это потом выяснилось, что Элеонора Марковна дважды была на гастролях в Ставрополе, выступала в театре Пахалова, и ей целовал ручку тогдашний губернатор Никифораки.
— Вот видишь, дорогая, — накладывая черную икру на кусок чурека, обратился Илиади к жене, — в этом… Ставрополе эллины в почете. Губернатор — грек. И название города, как я вижу, тоже имеет греческие корни: «ставрос» — по-нашему означает «крест», а «полис» — город. Получается «город креста». А ты, дорогая, все боялась расстаться с русской фамилией. А чем, скажи, Илиади хуже Овчинниковой?
— По-моему, все фамилии хороши, — примирительно вымолвил Нижегородцев.
— А как же неблагозвучные? — не унимался грек. — Всякие там «дураковы», «тупицыны» и «разгильдяевы»?
— За них надо предков «благодарить». Верно, неспроста так окрестили, — предположил Нижегородцев. — Я тоже знавал одного хирурга по фамилии Убивец — добрейший был доктор. К нему больные со всей Ставропольской губернии съезжались. Умер от аппендицита.
— На все воля Божья! — грустно качнул головой Илиади.
— У нас в труппе был актер Аркадий Постограмм, совсем, кстати, непьющий, — пролепетала супруга, разливая гостям чай.
Глядя куда-то в сторону, Ардашев по-доброму улыбнулся:
— Помните у Чехова: статский генерал Бризжалов, экзекутор Червяков, отставной корнет Кляузов, золотых дел мастер Хрюкин, полицейский надзиратель Очумелов, фортепьянный настройщик Муркин, фельдшер Курятин и, наконец, унтер Пришибеев?
— Да-да, — подхватила Элеонора Марковна, — а чего стоит рассказ «Лошадиная фамилия»?! Вот уж где он дал волю фантазии!
— А для меня необычайно интересна переписка Антон Павловича. Благо к пятидесятилетнему юбилею писателя опубликованы почти все его письма. В них встречаются такие пассажи, которые ничуть не уступают юмористическим рассказам. Некоторые из них я помню наизусть. — Присяжный поверенный наморщил лоб. — Вот, к примеру: «Доехал я благополучно, но ехал скверно благодаря болтливому Лейкину. Он мешал мне читать, есть, спать… Все время, стерва, хвастал и приставал с вопросами. Только что начинаю засыпать, как он трогает меня за ногу и спрашивает: «А вы знаете, что моя «Христова невеста» переведена на итальянский язык?» Или еще: «На правах великого писателя я все время в Питере катался в ландо и пил шампанское. Вообще чувствовал себя прохвостом». — Ардашев взглянул на хозяина, — Константин Георгиевич и Элеонора Марковна, мы приятно тронуты вашим гостеприимством, но позвольте поинтересоваться, когда вам будет удобно показать выставленные на продажу дачи?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Вот откушаете чаю и посмотрите, — улыбнулась хозяйка, но не успела она договорить фразу, как по садовой дорожке послышался стук каблуков. Прямо из-за куста еще не распустившейся сирени возник высокий мужчина лет тридцати, с правильными чертами лица и небольшими, аккуратными усиками. Он был одет в серый пикейный костюм и рубашку с галстуком-веревочкой. Особенно обращали на себя внимание старомодные гусарские бакенбарды, вышедшие из моды лет пятьдесят назад.
— А вот и наш управляющий — Лаптев. — Грек наклонил голову к гостям и тихо заметил. — Я принял его на работу совсем недавно и, признаться, не жалею, — и уже во весь голос произнес: — Здравствуйте, Иван Алексеевич, прошу за стол.
От внимания Ардашева не укрылось, как при появлении незнакомца радостно сверкнули глаза бывшей актрисы, в то время как лицо молодого человека осталось непроницаемым. Он склонил голову в приветственном поклоне и негромко изрек:
— Благодарю, но… Константин Георгиевич, позвольте переговорить с вами наедине.
Понойотис промокнул губы салфеткой, поднялся из-за стола и подошел к управляющему. Тот что-то прошептал ему на ухо.
— Матерь Божья! — взмахнул руками старик. — Только этого нам еще не хватало. — Он повернулся к гостям. — Случилось несчастье: в пансионе покончил с жизнью постоялец — офицер повесился.
— Как же это? — захлопала глазами Элеонора Марковна.
Лаптев почесал правый бакенбард и пояснил:
— Горничная хотела убрать его комнату, но дверь оказалась заперта. На стук никто не отозвался. Через полчаса она решила открыть ее своим ключом. Ну, а тут такое!.. Увидев висельника, она стала кричать… Послали за мной. Я тут же вызвал полицию. Вот и все.
— Вы уж простите, господа, но, видимо, мне придется вас покинуть, — старик развел руками, — как говорится, ничего не попишешь…
— А вы не будете против, если мы сопроводим вас? — осведомился Ардашев и встретил непонимающий взгляд Нижегородцева. — Думаю, что присутствие адвоката в данном случае будет нелишним.
— Как пожелаете. Только я полагал, что свидание с трупом вряд ли может обрадовать, — Илиади пожал плечами, — но, если хотите, не возражаю. Тут недалеко.
Ардашев с доктором наняли собственный экипаж и отправились вслед за пролеткой управляющего. Стоило только им оказаться наедине, как Нижегородцев нетерпеливо выпалил:
— Вижу, Клим Пантелеевич, вам без трупов становится скучно. Эх, — горестно вздохнул он, — права была дражайшая Вероника Альбертовна, когда говорила, что не умеете вы отдыхать. И зачем, спрашивается, нужно нам смотреть на этого висельника?
Адвокат не торопясь достал коробочку с леденцами, открыл крышку и, выбирая подходящую конфетку, негромко спросил:
— А вы не находите странным случившееся самоубийство?
— Право же, Клим Пантелеевич, что ж тут странного? Ну, повесился кто-то там спьяну… Что же в этом удивительного? Так ведь почитайте газеты — что ни день, то суицид: то влюбленная в учителя гимназистка нашатырного спирта напилась, то брошенная жена раствора сулемы наглоталась. Чему удивляться?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— М-да, — Ардашев отрешенно проводил глазами шествующую мимо дамочку в белом платье, — возможно, вы были бы и правы, если бы не одно странное словосочетание: «офицер повесился».
— А что тут особенного? — недоуменно пожал плечами врач. — Повесился, и все…
