Но время пришло. Взревела молитвенная сирена, а вскоре ей начал вторить тяжелый перезвон пусковых колоколов.
Повсюду вокруг них, и вдоль пусковой галереи, сервиторы пробуждались от дремы-бездействия и начинали суетиться около огромных пусковых цилиндров. Отделение Канникса наблюдало за этим неподвижно и спокойно, а свита Роттла с трудом сдерживала любопытство. Особенно оживился сам архимагос биологис Иероним Роттл. Чтобы запечатлеть это мгновение, он развернул из своего «ошейника» несколько антенн и щуп с датчиками.
Улучшенное обоняние Слейна вскоре ощутило усиление запаха благовоний. В дальней камере заряжания проводились ритуалы чистоты. Пришла в действие вакуумная система, и внезапно из помещения был с большой скоростью откачан и заменен на новый весь воздух. Сервочереп Роттла, не готовый к такой буре, швырнуло на переборку и разбило на части. Архимагос был поглощен выполнением протоколов запуска, и не обратил на это внимания. Слейну было все равно.
Некоторые сервиторы замедлили вычисления, зная, что торпеды заняли свои места, а решения о целях уже приняты. Слезы Императора были готовы к запуску, и Слейн с мрачным удовлетворением подумал об образе плачущего Императора. Более слабый человек действительно мог бы заплакать, иронично подумал он, одновременно прикидывая вероятность ошибки оружейников. Новое оружие всегда было интересным, пока не заклинивало, не перегревалось или не было скопировано проклятыми Троном орками. Его размышления прервали грохот и дрожь.
Глубоко в недрах судна грохочущая ярость стремительно достигла пульсирующего, рвущего слух крещендо — и исчезла. Мягко подсвеченная вереница вирусных торпед начала свой быстрый спуск к Бойне. Снаряды блеснули в свете отдаленного солнца, сияющего в обрамляющей его черноте.
Торпеды погрузились в верхние слои атмосферы, словно в ртуть. Через обзорные окна пусковой галереи взрывы казались прекрасными, содержимое боеприпасов сверкало и переливалось в свете солнца. Хотя Слезы Императора вскоре затерялись в плотных частях атмосферы, эффект проявился немедленно. Из нижних слоев в космос вырвались большие темные облака неорганического вещества. Это были умирающие бактерии, жившие в насыщенной аммиаком атмосфере планеты. Поскольку формы жизни были тем сложнее и многочисленнее, чем ближе к поверхности планеты, темные облака растеклись по всей планете, как нефть по воде, заражая смертью каждую йоту жизни, изымая жизнь из всего сущего. Облака мертвой разлагающейся материи прорастали в космос, движимые энергией собственного уничтожения. Шахты-ульи затихли в течение нескольких секунд.
Бойня обрела покой.
Данные орбитального сканирования показали, что на планету снизошла смерть. Сервиторы вскрикивали и пускали слюни, вычисляя удивительную мощь сострадания Императора. Слейн поднял бровь. То, чего прежний вирус Пожирателя Жизни добивался часами, произошло за несколько секунд. Вселенная только что стала еще более темной.
В течение нескольких минут Бойня была мертвой. И затем это случилось. Бойня ожила.
* * *
Сервиторы выдавали невозможные данные. Стопки покрытого рукописным и печатным текстом пергамента валились на палубу неаккуратными грудами. На пусковой галерее мигнули огни и взревела сирена. Где-то на "Отчаянии Императора" огромные логические машины судна изо всех сил пытались обработать скачок числа жизненных форм на планете. Дезориентированный машинный дух корабля вопил, отчего мгновенно умирали целые галереи подключенных к нему техноадептов. Большинство корабельных астропатов, приготовившихся к психической смерти планеты, скончались от шока после ее воскрешения.
Слейн был не уверен в том, что видит, но ему не нравилась бурлящая атмосфера. Газы передвигались над планетой с такой скоростью, что большая их часть преодолела силу тяжести и улетела в пространство. Рваные клочья оставшихся облаков нависли над темными континентами. Тучи стали собираться в грозовые фронты, похожие на огромные струпья. Слейн никогда не видел планеты, выглядящей столь неправильно, за пределами Ока Ужаса.
— Во имя Золотого Трона, — пробормотал он, прикоснувшись к нагруднику.
Роттл засмеялся, бинарный код прозвучал необычно низким и органическим. Крик триумфа. Он перекрывал даже звук работающих воздухообменников.
Несмотря на близость наружной обшивки, Слейн первым поднял болтер. Спустя мгновение примеру капитана последовало отделение Канникса. Они открыли огонь одновременно. Град болтерных зарядов разбил керамитовую обшивку Роттла, но он продолжал заливаться смехом — нечеловечески гортанным и звучным. Болтерные заряды пробили его керамитовую и латкритовую оболочки, но Слейн уже понял, что сверхпрочный панцирь Роттла — самая маленькая из проблем.
Ошметки прежней плоти Роттла раздулись и набухли, взломав контейнеры из эластичного стекла и усыпав палубу осколками. Когда корпус Роттла под градом зарядов начал распадаться на куски и обломки, плоть раздулась и начала собираться в огромные куски жирного мяса. Там, где болты выбили куски гнилой ткани, нарастало еще больше тканей, создавая большую пузырящуюся, колышущуюся тушу.
Голосовые отростки архимагоса выстрелы разорвали на части, но триумфальный крик все еще звучал на пусковой галерее. Теперь это был хриплый, низкий рев, плотный и глубокий, как звук настроенного на бас сервитора-певца. Звук сам по себе казался смрадным. Имплантаты Слейна напряглись, чтобы не дать ему задохнуться. Большая часть свиты Роттла либо извергала из себя собственную механическую начинку, пострадав под перекрестным огнем, либо была разорвана на куски рикошетами масс-реактивных зарядов.
Истерзанный корпус внезапно раскололся и широко открылся, изрыгнув новые органы, связки мышц и жира, а также внутренние детали механического тела Роттла.
— Стреляйте в плоть, Обрекающие Воины! — прокричал Слейн, приближаясь к груде жира и мяса. Она уже собиралась воедино.
— Обрекаем тебя! Обрекаем тебя! Обрекаем тебя! — кричали боевые братья, скандируя боевой клич ордена. Огонь болтеров усилился. Грохот, вторящий ударным волнам и магниевым вспышкам, сотрясал воздух и само судно.
Несмотря на ошметки, вырываемые из груды мяса, которая когда-то была Иеронимом Роттлом, туша уплотнилась и приняла узнаваемо гуманоидные очертания. Перед космодесантниками предстало хохочущее воплощение пагубной мерзости. Это было опухшее, раздутое существо, чьи злокачественные внутренности вываливались из разорванного брюха. Пласты гнилого жира были обернуты вокруг разлагающихся тканей и протухшего мяса этой тучной твари. Сконцентрированный болтерный огонь медленно уменьшал эту мерзкую массу, уничтожая плоть кусок за куском.
А она просто стояла и смеялась, радуясь собственному уничтожению.
— Обрекаем тебя! Обрекаем тебя! Обрекаем тебя! — кричали Обрекающие Воины, подходя на расстояние выстрела в упор. От плотного огня некоторые части существа почернели и стали хрупкими. Густо запахло горелым мясом. Когда тварь наконец рухнула, она была похожа на изорванный и растерзанный кожаный мешок. Повсюду были разбросаны куски плоти, мышцы и органов. В воздухе повисло зловоние и тяжелые запахи пара и кордита.
Это был эмиссар Нургла, чье имя было известно лишь слугам Ордо Маллеус, Святого Ордоса Имперской Инквизиции. И произносили они его лишь под психической защитой. Нечистого, являющего собой отчаяние, разложение, болезнь и смерть, на борту "Отчаяния Императора" знать не мог никто. Даже капитан Слейн никогда не сталкивался с демоном Чумного Бога.
На полу, среди запекшейся крови, лежали подвергшиеся порче губы демона. Они шевелились.
Слейн, не найдя подходящих слов, посмотрел на сержанта Канникса. Он пожал плечами, защищаемыми массивными наплечниками, как это часто делали Обрекающие Воины. Другие члены команды сделали то же самое, проверяя состояние болтеров.
Губы были живы, они высасывали звуки из воздуха и проталкивали их дальше:
— Вы вытащили меня наружу, дети мои, — хихикали губы, — Познакомьтесь со зря потраченной плотью бедного, несчастного Иеронима Роттла. Он так стремился избавиться от живого мяса. Он так до конца и не понял. — Слейн снова открыл огонь, разрывая губы на части. На палубу брызнули ошметки гнилой плоти. Но губы все равно продолжали говорить, непристойно извиваясь среди запекшейся крови. — Чтобы воздать должное хозяину, вам стоит лишь взглянуть на тело моего носителя. Вы думаете, что можете убить Иеронима Роттла, дети мои? Представьте, что в течение нескольки лет вы смотрите на мир его глазами, а затем линзами — как это делал я. — Губы сплюнули зловонный комок гнилой мокроты. Слейн почти задыхался от смрада, несмотря на имплантированные обонятельные фильтры. — Нет ничего кроме плоти, дети мои. Плоть — это жизнь, живая или мертвая.
