не обнаружили бы себя.
Маршал смотрит на меня испытующе, как будто ждет чудесного решения. Но время чудесных решений закончилось еще на границе.
— Мы примем бой, — говорит он с вызовом, продолжая почему-то смотреть на меня.
Как будто я собираюсь спорить.
— Да, господин маршал, — отвечаю по уставу, поднимаясь на ноги. — Мы примем бой, другого выхода нет.
— Отправить разведчиков, — принимается раздавать команды маршал. — Обеспечить заграждения. Полкам построиться в круговую оборону, с достаточной свободой маневра. Укрыть продовольствие, подготовить запас стрел, болтов и пуль, в центре расположить резерв из сильнейших бойцов.
— Господин маршал! — вклинивается в речь главнокомандующего один из дозорных. — К вам переговорщик.
— Переговорщик? — изумляется генерал Серрано. — С каких это пор халиссийцы начали проводить переговоры перед боем?
— Веди сюда, — не обращая на него внимания, велит маршал.
Приводят тщедушного полуголого паренька — не старше двенадцати лет. Хитрый ход. Такого не жаль потерять в качестве бойца, если его решат умертвить, и при этом возраст позволяет надеяться на милосердие врага. Но что он может сказать умудренным в боях взрослым донам?
Паренек смотрит волчонком, но держится со знаменитым халиссийским достоинством.
— Кто прислал тебя? — спрашивает маршал на южном наречии, но мальчишка непонимающе мотает головой. Я повторяю вопрос на халиссийском.
— Мой командир, — с готовностью отвечает переговорщик.
— И что он велел передать? — хмурится маршал.
— Со мной должен идти человек по имени Джай, — с вызовом приподнимает острый подбородок черноглазый мальчишка. — Командир будет говорить только с ним.
Маршал недоуменно косится на меня, передергивает плечами. Я молчу, хотя понимаю, что вызвать на переговоры именно меня мог только один человек.
— Сколько вас? Как построены? Какое оружие? Когда нападете? — начинает забрасывать паренька вопросами главнокомандующий, но тот лишь упрямо стискивает губы и мотает головой.
— Поджарить ему пятки, и сразу разговорится! — раздраженно рявкает генерал Серрано.
— И даже тогда он не скажет, — встаю на защиту паренька. — Он халиссиец. Поберегите силы, генерал.
— Кто Джай? — дерзко спрашивает паренек на халиссийском и бесстрашно оглядывает нас всех.
— Я Джай, — отвечаю и дружески похлопываю его по острому плечу. — Разрешите идти, господин маршал?
— Вы уверены, полковник Хатфорд? — с сомнением переспрашивает главнокомандующий. — Не хочется потерять одного из лучших военачальников перед решающим боем.
— Уверен. Меня не убьют, пока я не вернусь обратно. Зато я смогу своими глазами оценить силы врага.
— Ступайте, полковник, — принимает решение маршал и отворачивается.
Я вскакиваю на тонконогую, но крепкую пустынную лошадь и подхватываю парнишку, сажаю его впереди себя. Он невозмутимо указывает мне путь, и мы выдвигаемся навстречу оцеплению.
Отдалившись на добрые полмили от лагеря саллидианцев и не дойдя до вражеского кольца почти столько же, различаю в темноте фигуру всадника.
Хорошо знакомую фигуру.
Мальчишка с победным воплем соскакивает с лошади и бежит ему навстречу. Зверь на ходу бросает тому несколько слов и отправляет к своим. Затем приближается вплотную, некоторое время вглядывается мне в лицо и буднично произносит:
— Я надеялся, что тебя среди них не будет.
— И все же я среди них.
— Славная армия Саллиды! — ехидно растягивая слоги, поддевает он. — А попались в силки, как глупые кролики.
Наверное, я должен чувствовать злость, обиду, на худой конец негодование, но в душе у меня сейчас та же иссушенная солнцем пустыня, что и снаружи.
— Зато я рад, что ты научился ставить силки. Зачем позвал?
Зверь склоняет бритую голову, и я вижу, как поникают его широченные плечи.
— Я говорил, что убью тебя, если ты вздумаешь сунуться на нашу землю. Но я не хочу тебя убивать. Ты мой друг. Ты мой брат. Благодаря тебе я снова стал свободным. Я не смогу простить себя, если подниму против тебя оружие.
— Тебе придется, — пожимаю плечами. — Выхода нет. Мы не сдадимся.
— А кто сказал, что мы предложим вам сдаться? — вновь вскидывает голову Зверь. — Вы нам не нужны. Мы покончим с рабовладельцами Саллиды раз и навсегда, в этой самой пустыне. Сколько вас здесь? Жалких несколько тысяч? А нас — легион! Деваться вам некуда. Мы выступим на рассвете и сокрушим вас еще до того, как солнце достигнет зенита.
— Раз ты так решил, то зачем позвал?
— Не хочу воевать против братьев, что проливали кровь бок о бок со мной. Ты и все бывшие рабы Кастаделлы под твоим началом до утра могут выйти из оцепления. И остаться с нами. Вернуться домой — или занять любой понравившийся дом в свободной Саллиде. Решай, Вепрь.
— Я бы сказал, что ты зря тратил время, — качаю головой. — Но я рад, что повидался с тобой. Это все, что вы можете предложить?
— Все. Не будь таким упрямым гордецом, Вепрь. Хоть раз в жизни поступи так, как велит разум.
— Никто не согласится, Хаб, — говорю я то, что для него и так очевидно. — Ты ведь знаешь.
Он снова роняет голову на грудь и нервно зажимает поводья. Лошадь возмущенно дергает головой. Мне надо просто развернуться и уйти, раз переговоры окончены. Но уйти тяжело. Слишком многое связывает меня с этим человеком.
— Как Лей? — тихо спрашиваю. Лицо красивой и гордой женщины с уродливыми шрамами начинает потихоньку стираться из памяти.
— Жива и здорова, — в свете звезд замечаю белозубую улыбку Зверя. Почему-то очень хочу разглядеть его жуткие татуировки, но вижу лишь смутные очертания мощной фигуры. — Ждет ребенка.
Грудь словно пронзает раскаленным прутом. Лей ждет ребенка. У Хаб-Арифа будет семья. Верная женщина дождется его с этой битвы живым. Он воспитает сына — а может, много сыновей и много дочерей.
А я своих не увижу.
Словно читая мои мысли, Зверь тихо произносит:
— Я позабочусь о твоих детях, Вепрь. Прощай.
Меня вновь прошибает холодным потом. Выходит, он знал все это время?.. Знал, что дети Вель — мои?
А я, выходит, слепец.
— Прощай, — говорю в пустоту и разворачиваю лошадь к лагерю.
Из оливковой рощи я вернулась к закату, едва передвигая ноги. Мне уже и так по ночам снятся «оливковые» сны, еще немного — и меня будет тошнить при виде оливок и оливкового масла. Но ничего не поделать: урожай надо успеть собрать вовремя, пока плоды не перезрели. О том, как я буду договариваться о фрахте корабля взаймы, старалась даже не думать.
Я нашла в себе силы обнять детей, резвящихся под присмотром Сай на лужайке, и потащилась наверх, чтобы смыть пыль, грязь и пот трудового дня и переодеться в приличное платье. До того, чтобы появляться за ужином в груботканой рабочей одежде, неумытой и непричесанной, я пока еще не докатилась.
Управившись как раз к ужину, спустилась в столовую и с удивлением обнаружила, что у нас
