Дзикевичу повезло – Надя никому не рассказала о том, что произошло на кухне.
Поначалу Сергей мучился и переживал, но спустя пару лет окончательно выкинул Надю из головы. Однако свое обещание, данное Богу, выполнил и никогда больше не притрагивался к спиртному.
Иногда, оказавшись в теплой компании, Сергей Анатольевич говорил о себе так: «Моя жизнь – классическая история нежного мальчика, который чуть не превратился в негодяя, но благодаря волшебной силе искусства встал на путь исправления». На все просьбы рассказать об этом подробнее отвечал вежливым отказом.
Звонок журналиста Корсака был Сергею Анатольевичу приятен. С тех пор как Дзикевич стал коллекционировать картины (вернее сказать – с тех пор, как смог позволить себе это дорогое удовольствие), его имя часто появлялось на страницах глянцевых журналов. Со временем он приобрел известность в кругу коллекционеров, и это и льстило бизнесмену, подрастерявшему за годы работы в «цементном бизнесе» почти всех прежних знакомых – художников, редакторов, критиков.
Став коллекционером, Дзикевич словно вернул себе частицу прошлого со всеми его прелестями. Дух искусства снова стал витать над его жизнью, и Сергей почувствовал себя обновленным. Он охотно шел на контакты с журналистами, в глубине души понимая, что это, пожалуй, единственный способ приблизиться к свету, который он утратил.
В течение дня Дзикевичу пришлось много разъезжать по городу. Погода стояла сырая, и к вечеру Сергей Анатольевич слегка занемог. Взвалив недоделанную работу на плечи помощников, вернулся домой пораньше. До встречи с журналистом оставалось еще полтора часа. Сергей Анатольевич снял пиджак и накинул пестрый мягкий халат, напоминавший расцветкой камзол герцога Генриха Благочестивого с полотна Лукаса Кранаха.
Сварив себе кофе, Дзикевич уселся в кресло и положил на колени свежую газету. Кресло стояло у окна, и, прежде чем приступить к чтению, Сергей Анатольевич долго смотрел на небо. Оно было серым, неприветливым. На город опускались сумерки – любимое время Сергея Анатольевича. Часы показывали шесть часов вечера. Шесть часов…
В душе у бизнесмена засаднило. Он вдруг вспомнил, как лет двадцать тому назад так же сидел в кресле и смотрел на небо. И почему-то чувствовал себя счастливым. На душе было легко, словно он искупался в купели со святой водой. Никаких забот, никаких тревог. Куда уходит время? – подумал вдруг юный Сергей. Ему стало обидно, что и это блаженное мгновение уплывет во тьму, не оставив после себя даже самого слабого следа. А сколько их было, таких мгновений? Десятки, сотни, тысячи? Почему он забыл о них? Почему прошлое сливается в какой-то неразличимый мутный поток, и лишь отдельные минуты легко всплывают в памяти, подобно рифам, торчащим из черной воды океана? За плечами двадцать лет жизни, а если начать вспоминать, то вспомнятся от силы дней тридцать. Ну сорок, ну пятьдесят – не больше. Где все эти годы? Что за туман скрыл их? О, это ненавистное, ядовитое, черное облако времени, пожирающее реальность.
И тогда он решил специально запомнить этот миг, зафиксировать его в памяти, поставить вешку. Кресло, окно, небо, круглый циферблат часов и черные стрелки, показывающие шесть часов вечера. Это было двадцать лет назад, а сейчас…
Сергей Анатольевич потер пальцами усталые глаза, перевел взгляд на газету, которую по-прежнему держал в руках, и вдруг вспомнил Надю! – ее тонкие руки на своих плечах, когда он сидел перед мольбертом с кистью в руке и, слегка отклонив голову, смотрел на холст хищным, цепким взглядом художника. Ее теплое дыхание на своем затылке.
– Твое мастерство растет с каждой картиной. Господи, Сережа, как я счастлива, что ты рядом.
– Это я счастлив.
– Когда-нибудь твои картины будут висеть в Третьяковке.
– А почему не в Лувре?
– Потому что ты патриот и не позволишь вывозить свои шедевры из страны. Захотят посмотреть – сами приедут.
Дзикевич улыбнулся и, не отрывая взгляда от полотна, нежно погладил ее пальцы.
– Что у тебя за духи? – спросил он.
– Тебе не нравятся?
– Да нет. Просто странный запах. Пахнет травой и… еще чем-то.
Надина кожа была теплой и бархатистой.
– Я люблю тебя, – тихо прошептала она.
– Я тоже, – ответил Дзикевич.
И вздрогнул. Он готов был поклясться, что еще секунду назад гладил пальцы девушки. По телу Сергея Анатольевича пробежала дрожь.
– Что за наваждение, – пробормотал он, убрал руку с плеча и растерянно оглянулся, словно надеялся увидеть растворяющийся в воздухе призрак девушки. Внезапно Сергей Анатольевич почувствовал на пальцах влагу. Он опустил глаза и вздрогнул. Пальцы были испачканы чем-то красным. Недоумевая, Дзикевич поднес руку к глазам. Сердце бизнесмена учащенно забилось.
– Кровь! – испуганно прошептал он.
Но там была не только кровь, к темным пятнышкам крови прилипли коричневые крошки. Дзикевич зажмурил глаза. Снова открыл их. Пальцы были чистыми – ни крови, ни крошек. Казалось бы, самое время успокоиться, но вместо этого Сергей Анатольевич разволновался еще сильнее. Он вдруг отчетливо почувствовал, что в квартире чем-то пахнет. Чем-то необычным.
Дзикевич втянул ноздрями воздух и нахмурился. Странный запах. Будто живое существо. Внезапно бизнесмену показалось, что за спиной у него кто-то стоит. Он привстал с кресла и со страхом оглянулся. Комната была пуста, однако на какое-то мгновение Сергею Анатольевичу почудилось, что он увидел тень, скользнувшую к двери.
– Чепуха какая-то, – сказал Дзикевич вслух. – Здесь никого нет, кроме меня.
Он снова сел в кресло и заставил себя успокоиться. Через пару минут, немного придя в себя, Сергей Анатольевич развернул газету и заскользил взглядом по заголовкам.
«В Подмосковье обнаружено тело убитой школьницы».
«Шэрон Стоун снова обнажила грудь».
«Массовая гибель обезьян в Коста-Рике».
«На Америку надвигается ураган века».
Вдруг Дзикевич вздрогнул так сильно, что газета едва не порвалась в его руках. На этот раз он отчетливо услышал посторонний шорох, прозвучавший прямо у него за спиной. Побледнев от ужаса и дрожа всем телом, Сергей Анатольевич медленно, с неимоверным усилием повернул голову. То, что он увидел, свело бы с ума даже самого крепкого человека. На спинке кресла лежали тонкие женские пальцы, испачканные красными пятнами крови с прилипшими к ним крошками от печенья.
– Здравствуй, Сережа. Я вернулась, – прошелестел слабый голос.
Дзикевич медленно поднял взгляд, и в ту же секунду сердце его остановилось.
13
Глеб Корсак возвращался домой далеко за полночь. Подземный переход под площадью Рижского вокзала был пуст. Окна киосков затянуты ширмами. Повсюду валялись обрывки газет и деревянные ящики из-под овощей. Каждый шаг журналиста гулким эхом проносился по длинному, тускло освещенному туннелю.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
