Успешная экономическая модернизация создает предпосылки для процесса, который я, применяя термин Т. фон Лауэ и С. Латуша, назвал бы вестернизацией (см.: Laue, Theodore H., von. The World Revolution of Westernization. The Twentieth Century in Global Perspective, Oxford, New York: Oxford Univ. Press, 1987; Latouche, Serge. The Westernization of the World, Cambridge: Polity, 1996). B данном случае речь идет о принятии западных норм и институтов (я осознанно не говорю о «ценностях», так как убежден, что они играют гораздо меньшую роль, чем общественные нормы (см. Иноземцев Владислав. «О ценностях и нормах» // Независимая газета, 2010, 5 марта, с. 3), формировании демократической политической системы, подотчетности власти избирателям, обеспечении свободы слова и доступа к информации, а также некоторых иных признаках западных обществ. Я делаю акцент на понятии «вестернизация» потому, что практика развития целого ряда обществ свидетельствует: успешная модернизация может до поры до времени (и мы не знаем сегодня, насколько долго в нынешних условиях) не сопровождаться принятием западных норм. Поэтому я считаю, что модернизация и вестернизация — взаимодополняющие, но не тождественные, процессы.
Взаимосвязь между ними — пусть и в оригинальных терминах — описана в известной книге Ф. Закарии, который говорит о том, что «либеральная автократия» выступает идеальным основанием для развития в полной мере либерального общества, восприимчивого к западным ценностям, и считает, что предпосылки для перехода от первой ко второму обусловлены достижением определенного уровня жизни, в условиях которого требования демократии становятся непреодолимыми. Я солидарен с этим подходом и воспринимаю модернизацию России как важнейшую предпосылку для ее последующей вестернизации. Именно поэтому я выступаю сегодня за максимально напористую экономическую модернизацию страны.
Замечу, что в отношении России логика Ф. Закарии применима даже в большей мере, чем в отношении других стран. История Советского Союза и России, к сожалению, такова, что периоды демократизации совпадали с глубокими экономическими кризисами (что имело место в 1917-м году, а затем в 1990–1998 годах). Несомненно, причины хозяйственных катастроф не имели ничего общего с распространением демократических норм, однако в общественном сознании демократия сейчас прочно ассоциируется с хаосом. Модернизация в такой стране, как Россия должна несомненно предшествовать вестернизации (исключением может стать жесткое параллельное насаждение западных норм, какое могло бы произойти в случае интеграции России в EC и утраты страной части суверенных прав, что пока маловероятно). Помимо исторических факторов следует также иметь в виду, что сейчас в России доминирует распределительная экономика, в рамках которой более 60 % бюджета наполняются доходами, так или иначе связанными с добычей и экспортом сырья, а около 48 % сборов в бюджет поступают не в виде налогов, а в виде таможенных платежей. B таких условиях власть «подкармливает» граждан за счет отдельных отраслей и компаний, в которых занято незначительное большинство населения, что в значительной мере объясняет социальную пассивность. Пока русские не начнут производить большую часть национального достояния своими руками, а не выкачивать ее из земли, в стране не появится основ для формирования общества западного типа — ведь вестернизированное общество много веков было обществом производителей, прежде чем стать «потребительским обществом».
Все это подчеркивает: основной задачей для современной России должна стать экономическая и технологическая модернизация, которая превратила бы страну в мощную индустриальную державу. Экономики, изначально ориентирующиеся на сырьевой сектор, не бывают либеральными (хотя либеральные экономики, получив доступ к большим ресурсам сырья, не перестают таковыми быть) — тому есть масса подтверждений, и поэтому Россия, если она стремится стать либеральной западной страной, должна быть индустриальной экономикой. Решить эту задачу и призвана новая модернизация.
Прежде чем перейти к сравнению нынешней модернизации России с уже не раз предпринимавшимися в прошлом, я хочу сделать замечание относительно соотношения индустриализации и технологического развития. Предложенная президентом Д. Медведевым программа модернизации основывается на идее ускоренного технологического развития — которая в последнее время принимает форму пропаганды развития информационно-коммуникационных технологий, ядерной энергетики и космических исследований. Ha мой взгляд, переход России от «сырьевой экономики» и «экономике знаний» невозможен по нескольким причинам. Во-первых, в стране отсутствуют научно-технические кадры, способные существенно развить новейшие направления в технологиях. Во-вторых, стремительно разрушается система высшего образования, а отток молодых специалистов за рубеж нарастает. В-третьих, промышленность не предъявляет спроса на новые технологии и отторгает их вследствие высокого монополизма в большинстве отраслей. В-четвертых, совершенно очевидно, что даже в США собственно экспорт патентов и интеллектуальной продукции невелик (большая часть приходится на промышленные товары), а в России он окажется и того меньше; соответственно, развитие «экономики знаний» не станет драйвером российской модернизации. Более того; в последние годы исследования экономистов Всемирного банка свидетельствуют, что страны, применяющие новейшие технологии, демонстрируют более высокие темпы роста, чем те, кто их изобретает (см. подробнее: Малкин, Вадим. «Высокотехнологическая ловушка: зачем России инновации» в: Ведомости, 2010, 17 ноября, с. 6). K тому же практика показывает, что в сфере высоких технологий во всем мире формируется все более жесткая конкуренция, а цены на высокотехнологичные товары стремительно снижаются немедленно после начала их широкой коммерциализации; российская же экономика в ее нынешнем виде может развиваться лишь в условиях постоянного роста издержек и цен (см. подробнее: Иноземцев Владислав. «Издержавшаяся страна» // Ведомости, 2010, 31 мая, с. 6 и Иноземцев Владислав. «Причины сверхрасходов» // Ведомости, 1 июня 2010 г., с. 4). Все это дает дополнительные основания полагать, что нынешняя модернизация России может быть лишь индустриальной.
Нынешняя модернизация и прежние попытки развития
Данная точка зрения постепенно прокладывает себе дорогу в России, хотя многие авторы — как отечественные, так и зарубежные — высказывают сомнения в необходимости такой «новой индустриализации». Возражения сводятся обычно к двум группам аргументов.
C одной стороны, говорится о том, что Россия уже сегодня стала страной с относительно высоким уровнем жизни и высокими доходами населения, и потому здесь нельзя использовать классический метод индустриального прорыва, основанный в большинстве случаев на использовании дешевой рабочей силы. Сторонники такой точки зрения, как правило, поддерживают тех, кто выступает за «большой скачок» из сырьевой экономики в постиндустриальную.
C другой стороны, некоторые эксперты обращают внимание на то, что в 1930-е годы Советский Союз уже построил мощную индустриальную базу, а в 1950-е — 1960-е годы стал одним из мировых технологических лидеров; следовательно, период развития промышленности уже остался позади, и сейчас было бы правильнее сосредоточиться на решении более перспективных задач. Эта позиция также укрепляет лагерь сторонников развития «экономики знаний».
Основным контраргументом я считаю тезис о том, что индустриализация и развитие научно-технического прогресса в Советском Союзе были реализованы без каких-либо поправок рыночных законов и без учета представлений о конкурентоспособности. CCCP оставался очень закрытой экономикой (даже в непосредственно предшествующие его распаду годы экспорт составлял не более 4 % ВВП, причем около 58 % его направлялось в социалистические страны, где конкуренции советским товарам также не наблюдалось), и его промышленная продукция, во-первых, отличалась крайне низким качеством и значительной материалоемкостью, и, во-вторых, практически не совершенствовалась (за исключением случаев, когда такое совершенствование, как в военной сфере) выглядело абсолютно необходимым. Да, Советский Союз был индустриальной державой, а его экономика — второй в мире, однако если сравнить присутствие китайских товаров на мировом рынке в начале 2000-х годов с присутствием на нем советских в начале 1980-x, «цена» советской индустриализации становится ясной немедленно. Спецификой этого времени было то, что CCCP существовал как индустриальная держава, но не воспринимался в мире как таковая.
Именно поэтому первая же попытка «повернуть экономику лицом к человеку», известная в перестроечное время как ускорение и конверсия, разрушила прежнюю советскую индустрию и не создала никакой иной. Вместо того, чтобы предложить миру конкурентоспособную промышленность, Россия превратилась в сырьевой аппендикс развитого мира: если в 1990 году на минеральное топливо приходилось 37,5 % экспорта, то к середине 1990-х — более 48 %, а к 2008 году — 65,3 %. Индустриализация, направленная на завоевание реального рынка, оказалась слишком сложна для российских промышленников, и потому de facto была отвергнута. Вплоть до наших дней Россия даже относительно не приблизилась к показателям РСФСР советского периода по производству базовых несырьевых товаров: за период с 1985 по 2009 год выпуск на территории России минеральных удобрений, бумаги, стали, цемента и легковых автомобилей снизился соответственно в 1,21, 1,28, 1,49, 1,78 и 1,95 раза, а грузовых автомобилей, тракторов, часов и фотоаппаратов — в 6,34,91 и 600 (!) раз (см. подробнее: Иноземцев Владислав. «1985: воспоминания о настоящем» // Свободная мысль, 2010, № 9, с. 5—16). Я и не говорю о том, что в стране не производятся мобильные телефоны и оборудования для развертывания систем спутниковой связи, существует только крупномодульная сборка компьютеров, отсутствует производство большинства видов оргтехники и копировального оборудования, бытовой аудио-, фото-и видеотехники, а также сложной бытовой техники. Зависимость от импорта во всех перечисленных отраслях составляет сегодня 90 % и выше.
