Другими словами, Оппенгеймеру ставили в вину, что он не проявил должного усердия ради создания «супербомбы». Его обвиняли не в том, что он совершил, а в том, чего он не сделал.
Радист Кубояма
1 марта 1954 года, когда заканчивалась подготовка к рассмотрению «дела» Оппенгеймера, радиоактивный пепел американской водородной бомбы, взорванной над атоллом Бикини, застиг в Тихом океане японских рыбаков.
Шхуна «Фукурю-мару» каждую весну уходила далеко от родных берегов на промысел тунца. На сей раз улов был неважный. Уже готовясь в обратный путь, рыбаки решили поставить сети в 90 милях от Бикини.
Взрыв услышали перед рассветом. Над океаном разнесся низкий могучий грохот. Он не походил на раскаты грома. Это был скорее шум грандиозного обвала: будто за горизонтом обрушились небеса. Небо заволоклось дымкой. А через три с половиной часа на шхуну посыпалось что-то вроде тонкой рисовой муки.
Все это было так зловеще не похоже ни на одно из знакомых рыбакам стихийных бедствий, что они наскоро выбрали сети и повернули домой.
До рыбачьего порта Яидзу было две недели пути. Уже в эти дни начали проявляться первые признаки лучевой болезни. Кожа покраснела, покрылась волдырями, как от ожогов. Все чаще донимали приступы тошноты.
На шхуне было 23 человека. Прямо с причала их повезли в больницу. Судьба этих рыбаков взбудоражила японцев больше, чем любое другое послевоенное событие. Свыше полугода страна только и говорила, что о «пепле смерти». Газеты, радио, телевидение изо дня в день писали о первых жертвах водородной бомбы, помещенных в два токийских госпиталя.
Легко представить себе поэтому, какой взрыв возмущения вызвал поступок директора «Эй-би-си-си» Джона Мортона. Он официально предложил перевести рыбаков в его хиросимскую клинику на холме Хидзияма.
На протяжении многих лет американские власти убеждали японцев, что «Эй-би-си-си» создана не для лечения, а лишь для научного обследования пострадавших.
Так что приглашение жертв Бикини в Хиросиму можно было лишь истолковать как желание американских «врачей» из Пентагона получить новый материал для своих наблюдений – на сей раз в лице пострадавших от водородной бомбы.
В Яидзу есть скромная могила, на которой написано одно-единственное имя: Айкити Кубояма. Там похоронен член экипажа «Фукурю-мару», скончавшийся от лучевой болезни через полгода после взрыва над атоллом Бикини.
На шхуне Кубояма был радистом. Сколько раз приходилось ему принимать призывы о помощи, слышать в эфире тревожные голоса людей, застигнутых буйной, слепой стихией величайшего из океанов! Он выполнил долг до конца, самой своей смертью передав людям сигнал бедствия.
«Пусть я буду последней жертвой ядерного оружия!» – сказал Кубояма перед смертью. Его оборвавшаяся жизнь явилась грозным предостережением. Она напомнила, что Хиросима и Нагасаки – это не только кошмар прошлого, не только достояние истории, что «пепел смерти» – ядовитое порождение ядерной гонки – угрожает людям и в дни мира. Она напомнила о мегасмертях, которыми могут обернуться лихорадочно накапливаемые мегатонны. Именно с той поры ненависть японского народа к грибовидной тени, нависшей над будущим человечества, приобрела форму массового движения.
Участь экипажа «Фукурю-мару» всколыхнула волну антивоенных выступлений во всем мире.
Но Вашингтон продолжал подхлестывать ядерную гонку. В Пентагоне заговорили о размещении в Западной Европе ракет средней дальности «Тор» и «Юпитер». Одновременно продолжалось наращивание стратегической авиации. К середине 50-х годов Соединенные Штаты создали основу существующей ныне цепи баз вокруг Советского Союза. Ставка делалась на то, чтобы обеспечить военное превосходство США за счет сил передового базирования.
Но и эти расчеты оказались тщетными. 4 октября 1957 года вашингтонские власти в третий раз пережили шок. Советский Союз первым в мире вывел на орбиту искусственный спутник Земли. Его запуск означал, что СССР располагает ракетами межконтинентальной дальности, так что Соединенные Штаты больше не вправе рассчитывать на географическую неуязвимость.
Уповать на атомную бомбу как на козырного туза, видеть в ней залог главенствующей роли США в послевоенном мире – этот расчет с самого начала был иллюзией. Однако, подобно азартным игрокам, вашингтонские стратеги вновь и вновь повышали ставки в игре. Они цеплялись то за одно, то за другое техническое новшество в надежде использовать его как ключ к военному превосходству. Утратив монополию на атомную бомбу, ухватились за водородную. Потом сделали ставку на подводные ракетоносцы, потом – на ракеты с разделяющимися головными частями, потом – на нейтронное оружие, потом – на милитаризацию космоса.
Именно Вашингтон начинал каждый новый виток ядерной гонки. И всякий раз его инициаторы оказывались в таком же положении, что и Трумэн со своей обанкротившейся политикой атомного шантажа.
Тени на мосту
6 августа 1945 года по одному из хиросимских мостов шли девять человек. Мы никогда не узнаем, куда спешили они этим знойным утром. Мы никогда не узнаем их имен. Эти люди сгорели, испарились, растаяли в воздухе. Вспышка смертоносного света отпечатала на каменных плитах лишь их тени. Они были короткими. Атомное солнце вспыхнуло над ними почти в зените. Потому что именно на мост Айои, на центр хиросимской дельты, наводил перекрестие своего прицела бомбардир Ферреби.
Мост Айои имеет форму буквы «Т». От середины главного пролета под прямым углом отведен другой мост, так как река Ота разделяется ниже на два рукава. Эти два протока омывают вытянутый клин, на котором теперь разбит Парк мира. А напротив, у моста Айои, оставлен в неприкосновенности остов здания с оголенным куполом и пустыми глазницами окон – Атомный дом. Он должен напоминать о том, как выглядел центр Хиросимы после взрыва.
Нужно, впрочем, иметь в виду, что сохранили единственный каменный остов, уцелевший среди сплошного пепла, – остатки стен и купола торгово-промышленной палаты у моста Айои. Несколько выгоревших изнутри коробок банковских зданий, каркас универмага «Фукуя» – вот и все, что возвышалось над землей. «Яблоко» мишени, в которое целил Ферреби, на два с лишним километра вокруг окрасилось в ровный серый цвет. Так выглядела «зона сплошного поражения».
Каждый день в Парке мира выстраиваются ряды экскурсионных автобусов. Возле моста Айои, перед Атомным домом, торгуют сувенирами, открытками, как перед любым другим историческим памятником. Школьные экскурсии и путешествующие молодожены деловито фотографируются на фоне развалин. Возрожденный из пепла город словно утверждает мысль: пусть лишь руины Атомного дома остаются здесь в напоминание о том, что не должно повториться!
Впрочем, в предрассветный час по камням моста Айои, на которых отпечатались тени погибших, скользят и другие человеческие силуэты. Они появляются из переулка напротив, когда еще закрыт туристский павильон, пусты стоянки экскурсионных автобусов, когда сквозной контур развалин едва проступает на фоне неба. Их путь на биржу труда лежит через Парк мира. Безмолвной вереницей проходят они мимо памятника, словно тени минувшего, – еще живые люди, для которых роковой миг растянулся на десятилетия страданий. Это не литературный образ, не метафора. Возле моста Айои многие десятилетия гноился незаживающий шрам Хиросимы – «атомная трущоба».
Среди груд ржавого железа, пустых бутылок, связок газет и другого мусора прятались лачуги. Стены из старых ящиков, крыши из придавленных камнями обрывков толя и битой черепицы. Тягостный запах гниющих отбросов. И здесь вынуждены были доживать свои дни люди, изувеченные атомным взрывом.
Само возникновение «атомной трущобы» было похоже на болезненный бред. Она разрасталась по ночам. Лачуги строили в темноте без ведома и разрешения городских властей. Единственное, что придавало трущобе какую-то легальность, – лечебные книжки ее обитателей. Лишь в графе «Место жительства» официально признавалось существование «улицы Айои».
В Хиросиме в 60-х годах было сто тысяч «хибакуся» – людей, переживших атомный взрыв. Каждому из них выдана лечебная книжка с указанием, на каком расстоянии от эпицентра он находился. Именно этими метрами, а не числом прожитых лет, меряют свой век коренные хиросимцы.
В сознании приезжего слово «хибакуся» обычно связывается с больничной койкой. Лишь при виде лачуг у моста Айои начинаешь понимать, что болезнь терзает этих людей вкупе с нуждой: что чем сильнее недуг, тем сильнее переплетается он с лишениями. Среди поденщиков – людей, обивающих пороги хиросимской биржи труда, – большинство составляют именно «хибакуся».
Почему это происходит? Почему именно те, кто пережил атомный ад, оказались на социальном дне? Тому есть много причин. Подорванное здоровье не позволяет этим людям иметь постоянную работу. Им не на кого и не на что опереться. Они потеряли близких, лишились имущества. А если что и уцелело, то давно ушло на врачей и лекарства.
