Стало быть, кровь не может вся употребляться для питания, как это утверждают ученые, имея в виду «грубую» кровь, идущую по венам. Вены непременно должны передавать ее артериям через сердце и легкие, и нет двух кровей в организме — грубой, идущей на питание, и одухотворенной, разносимой артериями для «теплоты» и «снабжения духом». Есть одна кровь, и она, эта масса крови, движется в нашем организме по замкнутому кругу сосудов.
Он говорил так горячо и убежденно, что Карл, смеясь, заметил:
— Когда послушаешь Гарвея, поневоле поверишь в обращение крови!
И разрешил ученому пользоваться для опытов животными из королевского Виндзорского парка.
Это было очень важно. Именно опыты на животных помогли Гарвею совершить то, чего не смог ни один ученый до него. Ведь и до Гарвея ученые делали отдельные открытия в области кровообращения, но никто из них ничего не мог объяснить, обосновать опытным путем, доказать; никто не мог составить единой стройной теории.
Великий физиолог И. П. Павлов пишет о Гарвее:
«…Гарвей выдвинулся своей мыслью над сотней других, часто не малых, голов в значительной степени благодаря тому, что главным образом имел дело не с трупами — машинами, прекратившими свою работу и разрушающимися, а с живыми организмами — машинами в ходу, в работе, — что он вивисецировал».
Гарвей с головой ушел в опыты в королевском парке. Одновременно он готовился и к другой своей работе по эмбриологии, выполненной значительно позже. Он производил многочисленные вивисекции, изучал состояние беременности у разнообразных животных, процесс размножения насекомых. Он наблюдал закономерное соотношение между индивидуальным развитием организма и развитием данной формы в течение эволюционного процесса.
Но это он делает попутно. Главное — сердце, движение его, движение крови. Он отмечает, что чем совершенней животное, тем сложнее и совершенней сердце и путь перехода крови из вен в артериальную систему. Например, у рыб сердце состоит из одного желудочка и одного предсердия; малого круга кровообращения у водяных животных нет, потому что у них нет легких. А у млекопитающих, скажем у ланей, легочный круг занимает одно из важнейших мест в системе кровообращения — у них есть легкие, совершеннейший дыхательный аппарат.
Лани и олени в Виндзорском парке — излюбленные объекты его опытов. Карл не ограничивает Гарвея ни в выборе ни в количестве животных.
Странный человек этот Карл! У него красивая внешность: тонкие черты лица, изящные манеры; он любит искусство и поэзию, но он страшный педант и холодный формалист. Не случайно у него нет по-настоящему преданных друзей. Он умудряется высушивать, сводить к узкой теории любое живое дело. Но по странному капризу он заинтересовывается работами Гарвея.
Кто знает, быть может, это не было просто капризом?! Возможно, в этом отношении Карл был достаточно дальновидным и ему льстил тот факт, что он покровительствует будущему светилу науки. Во всяком случае, изменчивый в своих решениях, не умеющий выполнять обещаний, он не только выполняет обещанное Гарвею — предоставляет в распоряжение исследователя всех обитателей Виндзорского парка, — но и проявляет живой интерес к его опытам.
И вот в присутствии короля Гарвей обнажает у оленя сосуды и показывает, как сердце, словно насос, гонит по ним кровь. Карл увлечен и убежден. В недоумении он говорит:
— Как же это никто до вас не обратил внимания на столь явные вещи? И как вам пришло в голову искать открытие там, где, казалось бы, все в природе давно открыто и известно?
— Теперь перед нами открыта вся земля, — отвечает Гарвей. — Но неужели мы будем думать, что никаких новых приобретений не прибавится к тому, чем мы уже обладаем, или что все содержание знаний исчерпано работой прежних веков? Подобные мнения можно поставить в укор нашей лености, а не всеблагой и совершенной природе…
Он продолжает читать лекции в коллегии врачей, иллюстрирует их опытами, приводит доказательства своей теории. Слушатели внимают с интересом и, пока он говорит с ними, верят каждому его слову.
До поры до времени! И, как бы предчувствуя их изменчивые настроения, друзья уговаривают Гарвея написать об его учении книгу и одновременно выражают тревогу — как-то отнесутся к ней завистники?..
С книгой Гарвей не торопится: он не гонится за славой. Ему важно только установить истину. Что касается тревоги, он тоже подвержен ей, но говорит:
— Все честные и настоящие ученые никогда не поддаются зависти или раздражению до такой степени, чтобы не выслушать хладнокровно то, что высказывается ради истины, и чтобы не понять правильно освещенный факт.
Но для этого нужно его — факт — правильно и убедительно осветить. Гарвей придумывает наглядный и интересный опыт. Этим опытом он сразу доказывает и наличие крови в артериях, и то, что по венам она идет от конечностей к сердцу, а не наоборот, и то, что между венами и артериями существуют места соединений, через которые кровь переходит из одних в другие.
Теперь для нас все это более чем ясно. Но во времена Гарвея для всех было ясно как раз обратное, поэтому его утверждения служили предметом безудержных споров. Не надо забывать, что увидеть капилляры, доказать их существование Гарвей не имел возможности… Капилляры были открыты только в 1661 году, тогда как опыты свои Гарвей в основном закончил к 1627 году. Так что, если выводы о токе крови в артериях и венах были результатом длительных наблюдений и экспериментов, то соображение о переходе вен в артерии явилось гениальным предвидением, логически следующим из всей стройной теории Гарвея.
— Артерии и вены непременно должны соединяться между собой, — рассуждал, должно быть, Гарвей, — раз кровь переходит из одних в другие. А что она переходит, сомнению не подлежит. Значит, места соединения есть, просто они пока еще не доступны нашему видению…
Это было не единственным предвидением Гарвея. Он упоминал и о неведомой тогда третьей, особой субстанции, не жидкой и не твердой; условно, говоря о ней применительно к процессам, происходящим с кровью в легких, он называет эту неизвестную субстанцию «духом». Но это не тот дух который путешествовал из века в век в учениях анатомов и физиологов, не мифическая «жизненная сила», — это то газообразное вещество, которое было открыто сто пятнадцать лет спустя после смерти Гарвея и получило название «кислород».
Только в 1772 году Лавуазье выступил со своим учением о том, что горение тел происходит за счет соединения с «чистым» воздухом, то есть с кислородом, и что процессы дыхания тоже состоят в окислении. И еще гораздо позднее ученый Магнус произвел первый качественный газовый анализ крови.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
