Высшего Демона. — Я не могу воздействовать на физический мир, пока эта вещь на тебе. Вся наша связь сейчас держится лишь на том, что мы уже успели стать единым целым.
Он приблизился ко мне вплотную, и я почувствовал странное тепло, исходящее от его тела.
— Послушай внимательно, Сергей. Мы с тобой теперь одно целое. Твоя смерть — моя смерть. Твое заточение — мое заточение. Я не хочу снова оказаться в рабстве у Асмодея или кого-то еще.
В его голосе появилась нотка, которой я раньше не слышал… это был страх? Нет, скорее отвращение при мысли о подчинении другому.
— Тебе пора возвращаться, — Аббадон отступил. — Они уже пытаются привести тебя в чувство. Помни — найди способ избавиться от артефакта. Иначе мы оба пропали.
Пространство вокруг начало колебаться, тьма стала расползаться, как туман под порывами ветра.
— И еще, Сергей…
Голос Аббадона становился все тише, размываясь вместе с его образом.
— Не верь всему, что они скажут. Даже если в их словах будет правда, она никогда не бывает полной…
Мир вокруг взорвался ослепительной вспышкой, и я почувствовал резкую боль, пронзившую все тело.
Холодная вода хлестнула меня по лицу, вырывая из глубин беспамятства. Я закашлялся, судорожно хватая ртом воздух, и попытался вытереть лицо — только чтобы обнаружить, что не могу пошевелить руками.
Реальность обрушилась на меня волной ощущений: тугие веревки, впивающиеся в запястья и лодыжки, сырой земляной запах смешанный с гнилой соломой, и боль — тупая, пульсирующая боль в затылке, от которой к горлу подкатывала тошнота.
— Очнулся наконец, — произнес знакомый голос с характерными орочьими интонациями.
Я медленно поднял голову. Перед глазами все еще плыло, но я смог различить массивную фигуру Габера. Он стоял в нескольких шагах от меня, держа в руке пустое ведро — очевидно, из него и была вылита вода, приведшая меня в чувство.
Осмотревшись, я увидел, что нахожусь в каком-то заброшенном сарае или амбаре. Щели между досками пропускали тонкие лучи света, образуя на земляном полу причудливый узор. В углу виднелись старые сельскохозяйственные инструменты, покрытые толстым слоем пыли и паутины.
— Сереж! — послышался женский голос справа от меня.
Повернув голову, я увидел Мелиссу. Она сидела на стуле, как и я, связанная по рукам и ногам. Ее зеленоватая кожа казалась бледнее обычного, а в глазах стояли слезы.
— Ты в порядке? — спросил я, хотя вопрос был явно излишним — ни я, ни она не были «в порядке».
— Простите меня, — прошептала она, и ее голос дрогнул. — Я ничего не знала. Клянусь, я даже подумать не могла…
По ее щекам покатились слезы, и это зрелище поразило меня до глубины души. Я никогда не видел, чтобы Мелисса плакала. Сильная, уверенная в себе орчиха всегда казалась неуязвимой для таких проявлений слабости.
— Прекрати, дочь, — резко оборвал ее Габер. — Твои слезы ничего не изменят.
В его голосе не было злобы или презрения — только усталость и что-то похожее на разочарование.
— Как ты мог⁈ — вдруг закричала Мелисса, резко дернувшись в своих путах. — Как ты мог предать все, чему учил меня⁈ Ты же боролся против культистов! Ты ненавидел их!
Габер тяжело вздохнул и, подойдя к стене, взял большую деревянную табуретку. Он поставил ее перед нами и сел, опираясь массивными руками о колени.
— Я никогда не говорил, что ненавижу культистов, — спокойно произнес он. — Я говорил, что ненавижу фанатиков. Есть разница.
— Какая, к дьяволу, разница⁈ — Мелисса снова дернулась, пытаясь освободиться. — Ты в чертовом культе! В Красном Лебеде! Они убивают людей, они проводят темные ритуалы, они…!
— Они средство, — оборвал ее Габер, и его голос стал жестче. — Просто средство. Как меч или щит — сами по себе они не добро и не зло. Все зависит от того, кто и зачем их использует.
Он посмотрел на меня:
— Ты ведь понимаешь, о чем я, Лазарев? Я видел, как ты используешь силу Высшего Демона. Ты же не считаешь себя злом, верно?
Я промолчал. Параллель была слишком очевидной, чтобы спорить, но и соглашаться я не собирался.
Габер кивнул, словно мое молчание было ответом.
— Вот и я так же. Я использую Красный Лебедь, а не он меня.
— Зачем? — выдавил я. Горло пересохло, и говорить было трудно. — Ради чего все это?
Габер на мгновение прикрыл глаза, словно собираясь с мыслями.
— Вы, люди, так мало знаете о Великой Степи, — начал он тихо. — Для вас орки — это просто зеленокожие воины, грубые и прямолинейные. Вы не понимаете нашей культуры, нашей истории…
Он сжал кулаки с такой силой, что костяшки побелели.
— Великая Степь умирает, — продолжил он с горечью. — Наш народ погибает не от мечей врагов, а от собственной слабости. Верховный Шаман и его приближенные превратились в продажных политиков. Они заключают сделки с вашими торговцами, позволяют строить фабрики магических безделушек на священных землях, меняют древние законы ради прибыли.
В его голосе звучала такая боль, что я невольно почувствовал сочувствие.
— Степь наводнили магические артефакты, которые разрушают нашу культуру. Молодые орки больше не следуют традициям, не уважают старейшин. Они хотят быть как люди — жить в городах, носить модную одежду, пользоваться вашей магией.
Мелисса перестала плакать и теперь смотрела на отца с выражением, в котором смешались недоверие и понимание.
— Я пытался бороться, — продолжал Габер. — Когда-то я был командиром Зеленой Стражи, лучшего боевого подразделения в Степи. Мы защищали границы, охраняли священные места. Но потом… потом мы стали неудобны.
Он горько усмехнулся.
— Знаешь, что сделал Верховный Шаман? Он заключил тайную сделку с вашим Первым Советником. Никольский хотел расширить торговлю с Великой Степью, получить доступ к нашим рудникам. А Шаман хотел власти и золота. Они договорились, и бывшие воины Зеленой Стражи стали помехой.
Габер встал и прошелся по сараю, его тяжелые шаги гулко отдавались в тишине.
— Не буду вдаваться а подробности, но Первый Советник сделал всё, чтобы мой род потерял поддержку и уважение в Великой Степи. И он обязательно за это поплатится.
Мелисса побледнела еще сильнее.
— Почему ты никогда не рассказывал мне? — прошептала она.
— Чтобы ты выросла без ненависти, — просто ответил Габер. — Чтобы ты могла сама выбрать свой путь.
Он снова сел на табуретку.
