Сергей торопливо направился туда, но на полдороге остановился, когда вынырнувшая из-за веток дача слепо уставилась на него заклеенными окнами. На полуобвалившемся крыльце, нижнюю часть которого доедали мох и сырость, действительно стояло плетеное кресло-качалка. Сергей медленно подошел к нему и ткнул пальцем. Кресло качнулось и умиротворяюще заскрипело.
По дорожке зачиркали коньки отставших Бобриковых.
– А тут кто живет? – заинтересовалась Регина Витольдовна. – Ваши знакомые?
– Тут никто не живет, – мрачно ответил Сергей. – И уже давно.
– Слушайте! А почему тут вообще так пусто? – Мадам Бобрикова тревожно смотрела на нежилую дачу. – А вы вчера, когда заезжали, кого-нибудь видели?
– В беседке кто-то был, я слышал…
– Но не видели! И мы никого не видели!
– И лампы горели…
– А если тут никого и нет? И не было?! – Регина Витольдовна возбужденно махала руками. – А если нас сюда заманили?! И убили того мужчину! И это какой-нибудь… заговор!
– Знаете, в фильмах персонажей с такими теориями обычно убивают первыми, – поморщившись, довольно грубо сказал Сергей.
Владимир Петрович встал позади супруги и положил руку ей на плечо, молчаливо демонстрируя готовность защитить свою даму от наглеца.
– А в некоторых фильмах первыми убивают невоспитанных скептиков, – криво улыбнувшись, прошипела Регина Витольдовна.
Внезапно сгустившуюся взаимную неприязнь и смутную тревогу, которую начал ощущать и Сергей, развеяли сразу два живительных звука. По проселочной дороге, проходившей недалеко от дома отдыха, с урчанием ехал редкий в здешних местах автомобиль. А где-то гораздо ближе вновь приступил к издевательствам над скрипкой нечитаемый поэт Шекман.
И Сергей ринулся на звук. Выбрал он, разумеется, безобидного Шекмана – как более близкого и надежного.
Облюбованная поэтом дачка нежно розовела на фоне темной еловой зелени. Под ногами пружинили многолетние пласты побуревшей хвои. Вслушиваясь в знакомые скрипичные завывания, Сергей думал о Шекмане с внезапно нахлынувшей нежностью. Вспоминал мохнатую бородавку на круглом и скопчески гладком личике поэта, его короткие ножки в светло-бежевых летних брюках, от которых нехорошо попахивало туалетом, стихи, в которых почти всегда описывалось Шекманово ленинградское детство, перемежавшееся бесконечными предметными нагромождениями с любовным проникновением в суть лампы накаливания, трепещущего на окне невесомого тюля или той самой неприступной скрипки… Евсей Громов стихи хвалил, отмечал лиричность и точность, но тоже не читал.
Увлеченный сентиментальными думами о Шекмане, Сергей забыл постучаться и бесцеремонно распахнул дверь. Неуправляемые завывания, взвизги и всхлипывания вырвались из недр дачки.
На полу толстым слоем лежала пыль, смешанная с тополиным пухом. Крышка компактного советского пианино, стоявшего на веранде, была проломлена. Холодильник исчез, оставив после себя светлое прямоугольное пятно на обоях.
Сергей рывком распахнул вторую дверь, ведущую с веранды во внутреннюю часть дачи. Скрипичные звуки, совершенно спутавшись напоследок, умолкли. Но Сергей успел понять, что производило их, и действительно испугаться.
В крохотном туалетном окошечке, с неизвестной целью расположенном в подобных дачах высоко над унитазом, отсутствовало стекло. Частично разбито было окно и в комнате, находившейся ровно напротив туалета. Двери и в комнате, и в туалете безобразно перекосились то ли от сухости, то ли от сырости, то ли от их чередования, и закрыть собой дверной проем были уже не в состоянии. Болтаясь от возникающего сквозняка туда-сюда, они и издавали заржавевшими петлями затейливые и громкие поскрипывания, стоны и взвизгивания.
Примерно так взвизгивала на похоронах Шекмана его большеносая еврейская жена. Сергей был на этих похоронах и на поминальном обеде ел очень вкусные тарталетки с семгой. Только отчего-то воспоминание об этом всплыло в его мозгу только сейчас.
– Ну что там?! – крикнули с улицы Бобриковы.
Сергей молча выскочил на крыльцо и, случайно толкнув Владимира Петровича, спрыгнул на землю.
– И там ничего? – догадалась мадам Бобрикова. – Да что же это такое-то!
Не обращая на нее внимания, Сергей ринулся к стоявшему напротив домику угрюмого публициста и страстного рыбака Веселкина.
Удочки на крыльце манили Сергея, но он остановился в нескольких шагах от дачи. Вызвав в памяти образ Веселкина, его темные веки и шаровидное брюшко, он потянул нить воспоминаний дальше, еще дальше. В какой-то миг нить застряла, натянулась так, будто сейчас оборвется, но Сергей, напрягшись до ноющей боли в висках, все-таки выудил, как сам Веселкин любимого своего судака, воспоминание о том, что публицист, побежденный старческим слабоумием, был сдан практичной блондинкой-дочерью в платный дом для престарелых, где сейчас, по-видимому, и доживает свои дни. И Сергей знал об этом уже несколько лет, пока вдруг не забыл – сейчас.
– Слушайте! – летя к Сергею и воодушевленно жестикулируя, вопила Регина Витольдовна. – Ведь здесь никого нет, правда? Здесь вообще! Никого! Нет!
И Сергей, беспомощно замахав руками, вдруг сорвался с места и побежал прочь от мадам Бобриковой, скривившись от боли в висках и тоскливого страха.
Он бежал, задыхаясь, по затянутой крепкой летней травой асфальтовой дорожке, и на него с бездумным недружелюбием смотрели из-за деревьев перекошенные окна давно не обитаемых домов. Конечно, здесь никого не было, здесь уже не первый год не было ни единого отдыхающего. Реликтовый дом отдыха тихо разрушался без человеческого присмотра. В дачах вместо писателей и литературных дам поселились мыши и ящерицы, растения жадно опутывали отвоеванную у человека территорию. В речке плескались не чьи-то жены, а плотва и щуки, и даже монументальные трусы, которые Сергей вчера вечером заметил на иве, оказались просто зацепившейся за ветки грязной тряпкой…
Добравшись до своей дачи, Сергей захлопнул за собой дверь и упал на скрипучий стул. В груди не привыкшего к физическим нагрузкам начинающего писателя свистело и хрипело, в правом боку кололо, а глаза слезились. Сквозь мутную пелену Сергей разглядел в углу веранды компактную батарею консервных банок – с тушенкой и зеленым горошком. К банкам был прислонен пакет, в котором угадывались очертания пластиковых упаковок с быстрорастворимой гадостью. Сверху на пакет кто-то небрежно бросил небольшую красную коробочку. Сергей попытался разглядеть, что на ней написано, и вдруг, так и не разобрав ни единой буквы, вспомнил – это же таблетки «сухого горючего». И не кто-то, а он сам бросил их туда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
