– что там еще?
Пора все-таки признать, что мода, созданная в Нью-Йорке, Будапеште или Вене, не станет использовать наши лионские шелка и эльзасские набивные ситцы.
Там делают все модели на одно лицо: с простыми линиями, кубистскими украшениями, как можно проще. Там производят то, что способны произвести местные рабочие и что мы безропотно примем. Мы живем в ужасающем однообразии: однообразные стены, однообразные занавески, однообразные перины, более или менее грубое сырье, и все это нам нравится, потому что модно.
Вы полагаете, что скульпторы по дереву еще что-то создают? Вам ответят, что это современная линия, современная простота, влияние автомобилей и авиации.
Я в это не верю. Это происходит попросту оттого, что эта мода рождается в странах, где своих скульпторов нет.
Вспомним о платьях. Ссылаясь на модернизм, женщин закутали в куски ткани, едва доходящие им до колен.
– Это чтобы удобнее было садиться в машину… Это для метро…
Тем не менее женщины снова носят длинные платья, всякие побрякушки и перья на шляпах. Самолеты не помешают кринолинам!
XVIII. Целое поколение молодежи требует одного работы
Хотите ли вы познакомиться с трагическим Парижем, для которого слово «кризис», повторенное слишком много раз, но двадцать-двадцать пять лет, говорили мне не без горечи:
– Вы, должно быть, заметили, как тут у нас все изменилось. Раньше турок из хорошей семьи мог быть только чиновником или офицером. Заниматься торговлей, промышленностью, финансами было просто неприлично. Тогда Константинополь был великолепным полем деятельности для всякого рода иностранцев. Пока мы читали стихи поэтов наших или иностранных на их родных языках, нашими делами вовсю занимались англичане, бельгийцы, французы. А теперь?
Да, все изменилось, и я видел это своими глазами. Мустафа заставил турок заниматься конкретными делами, и среди людей нового поколения столько инженеров, мастеров, всевозможных техников, сколько и торговцев.
– Нами просто пожертвовали, – заключил мой друг.
А до войны они воспитывались, чтобы стать камергерами Высокой Порты, губернаторами в провинции, образованными и праздными чиновниками.
Сейчас им сорок, и менять что-либо поздно. Вы можете видеть, как они прогуливаются по главной улице Перы, изящные, внешне легкомысленные, с пустым портфелем и таким же пустым желудком.
Что они умеют? Говорят на четырех-пяти языках, знают хороших писателей, разбираются в музыке и живописи.
– Слишком поздно все менять. Нам остается продолжать так жить и дальше и смотреть, как рождается новое.
Вот о чем я думал, рассматривая толпы тех, кто желал получить возможность продавать пасту для чистки меди.
Не хочу и думать об этом. Невозможно, чтобы те, кто говорил о «возрождении человечества с помощью науки», о «величии и счастье, приобретаемых учением», о «наступающем знании» и, уж не знаю, о чем еще, – невозможно, говорю я, чтобы те, кто наполнил все эти школы и торжественно вручил дипломы и картонные корочки, оказались бы сейчас здесь, на этой самой голодной лестнице среди интеллектуалов, которым мой мелкий торговец предлагает продавать одежные щетки или электрические пылесосы.
Невозможно, чудовищно, если бы у них не было никакого плана: ведь даже сейчас они позволяют, чтобы десятки тысяч молодых людей отказывались от всего, работали денно и нощно и в конце концов получили те же самые дипломы.
Когда кончится кризис…
К чести людей, которые называют себя лидерами, я хочу думать, что они еще найдут способ применения умной молодежи, которая верит в то, что ей повторяют, делает то, что ей говорят, и с тревогой спрашивает сейчас себя, не суждено ли ей стать поколением неудачников.
Я умышленно написал это ужасное слово. Неудачник в пятьдесят лет, человек, чья зрелость прошла и который понимает, что все его усилия были напрасны, – это трогательное и жалкое зрелище.
Но неудачник в двадцать пять, в тридцать лет!..
Я хорошо знаю Германию, и уверяю вас: она бросилась в гитлеровскую авантюру, как завтра бросится в любую другую, отчасти и потому, что в ней были миллионы неудачников.
Уголовная полиция
Никогда раньше публика до такой степени не интересовалась преступлениями; в газетах для них отведены специальные рубрики, известные писатели пишут отчеты о наиболее значительных процессах. Можно сказать, что в каждом номере газеты есть «свое» преступление; всякий раз при этом повторяются слова «уголовная полиция».
Борис Тенин в роли комиссара Мегрэ
Присутствуют эти слова и во всех детективных романах. Но я считаю, что публика или вообще не имеет представления об уголовной полиции, или же это представление ошибочно.
Давайте-ка заглянем туда вместе с вами. Уголовная полиция помещается на набережной дез Орфевр, в огромном здании Дворца правосудия. Внизу, под окнами, течет Сена. На ней видна плавучая прачечная, вдалеке – арки Нового моста и даже, если высунуться из окна, – статуя Генриха IV.
Не ошибитесь дверью. Чуть дальше в здание заходят зарегистрированные проститутки, что придает набережной оживление особого рода.
Пройдем на широкий мощеный двор. Не нужно сразу заявлять, что выглядит он зловеще. Правда, стены домов темные, а на окнах нет занавесок. Но ведь мы только что оставили позади шумные и оживленные остров Сите и площадь Сен-Мишель. Не кажется ли вам, что мы попали в монастырь? Тут прохладно, несмотря на солнце. А может, мы в какой-нибудь провинциальной субпрефектуре? Оставим справа суд для несовершеннолетних – нам там делать нечего. Свернем налево. Вот и первая дверь.
Как вы сказали? Не впечатляет? Черт возьми! Большие серые кабинеты, плохо освещенные и не особенно чистые. Тысячи картотечных ящиков, стоящих вдоль стен до самого потолка. И зеленые картонные папки, словно в нотариальной конторе прошлого века.
Что это? Отдел гостиниц и меблированных комнат, о котором вы наверняка слышали. Его, словно в наказание, поместили под лестницей. Но на самом деле потому, что туда ходит множество посетителей, а многие из них вовсе не горят желанием показываться в кабинетах второго этажа.
Инспекторы выглядят как добропорядочные служащие, не так ли? Некоторые сидят и раскладывают карточки. Другие то входят, то выходят.
Хотите провести эксперимент? Тогда спросите у этого доброго малого с трубкой в зубах, в какой гостинице вы ночевали 29 мая 1930 или даже 1928 года? Через несколько минут в лучах солнца, которое сюда проникает несмотря ни на что, будут стоять клубы пыли. Но он вам ответит. Точно! И даже скажет, с кем…
Зря я, наверное, рассказал вам об этом: вы уже забеспокоились насчет своих любовных приключений. Не бойтесь. Этот отдел не болтлив. Здесь вашу карточку читать не станут, если только вы не замешаны в каком-нибудь преступлении.
Это самый скромный с
