— В таком случае, — воскликнула она, — что вы скажете об этих картинах моего мужа?!
— Ага, — оживился старик. — Где же они?
— Вот эти!
Он остановился перед картинами и замер. Стоял пять минут… десять…
Супруги, затаив дыхание, стояли сзади.
Медленно повернул старик голову, заскрипев при этом одеревеневшей шеей.
Медленно, шепотом спросил:
— Это… что же… такое?
— Это? — сказал художник. — Я и моя жена. Эта вот мужская голова — я, а эта обнаженная женщина — моя жена.
Старик изумленно замотал головой и вдруг крикнул:
— Нет! Это не вы.
— Нет, я.
— Уверяю вас — это не вы!
Художник нахмурился.
— Тем не менее это я.
— Вы думаете, что вы такой?
— Да.
— Смотрите: почему на картине ваше прекрасное молодое лицо покрыто зловещими черными пятнами на красном фоне? Почему один глаз у вас затек, а руки сведены и растут: одна из лопатки, а другая из шеи… Почему рот кривой?
— Потому что я такой…
— А вы… сударыня… Вы такие? Я не поверю, чтобы ваше тело было похоже на это.
— Разденься! — бешено крикнул художник. — Докажи этому слепому слизняку!
И, не задумываясь, разделась любящая жена и обнажила себя всю.
Стояла молодая, прекрасная, сверкая юным белым телом и стройной, едва расцветшей грудью.
— И она, по-вашему, похожа, — прищурился старичок. — У нее синий кривой живот? Красные толстые ноги без икр, зловещие рубцы на шее, переломанные руки и громадные почерневшие груди с сосками величиною в апельсин.
— Да! — торжественно сказал художник. — Она такая.
— Да! — крикнула любящая жена. — Я такая.
Старичок неожиданно упал на колени.
— Ты! — воскликнул он, простирая руки к потолку. — Ты, которому я всегда верил и который обладает силой творить чудеса! Сделай же так, чтобы эта молодая чета имела полное сходство с этими портретами. Сделай их подобными порожденным творчеством этого гениального художника.
Жена взглянула на мужа и вдруг пронзительно закричала: на нее в ужасе глядело искаженное лицо мужа, красное, с черными пятнами, с затекшим глазом и сведенными в страшную гримасу губами… Руки несчастного покривились, как у калеки, и на груди вырос горб, точь-в-точь такой, как художник по легкомыслию изобразил на портрете.
— Что с тобой? — вскричал бешено муж. — О Боже! Что сделала ты с собой?!
С непередаваемым чувством отвращения смотрел единственный незатекший глаз художника на жену…
Перед ним стояла уродливая страшная багровая баба с громадными черными грудями и толстыми красными ногами. Синий живот вздулся, и чудовищные соски на прекрасной прежде, почти девственной груди распухли и пожелтели. Это была чума, проказа, волчанка, ревматизм и тысяча других самых отвратительных болезней, сразу накинувшихся на прекрасное прежде тело. И… удивительная вещь: теперь ужасное лицо мужа и отвратительное тело жены как две капли воды были похожи на портреты…
— Ну, я пойду, — сказал равнодушно старичок, пряча в карман свой громадный платок. — Пора, знаете, как говорится: посидел — пора и честь знать…
— Милосердный Боже! — вскричал художник, падая на колени в порыве ужаса и отчаяния. — Что вы с нами сделали?
— Я? — удивился старик. — Я? Подите вы! Это разве я? Это вы сами с собой сделали. Разве вы теперь не похожи? Как две капли воды.
Прощайте, мои пикантные красавцы.
Он прищелкнул пальцами и умчался с быстротой, несвойственной его возрасту.
Супруги остались одни. Художник стер слезу с единственного глаза и обвил синий стан супруги искалеченной рукой.
— Бедная моя… Погибли мы теперь.
— Не смей ко мне прикасаться! — крикнула жена. — У тебя глаз вытек и на лице черные пятна.
— Сама ты хороша! — злобно сказал художник. — На двухнедельный труп похожа…
— Ага… Так? — крикнула жена.
Она бросилась, как бешеная тигрица, на свой портрет и в мгновение изорвала его в клочки. И совершилось второе чудо: снова стала она молода и прекрасна. Снова тело ее засверкало белизной.
И, увидев это, с визгом бросился художник Семиглазов на свой «автопортрет». И, растерзав его, сделался он через минуту так же молод и здоров, как и прежде.
От картин же остались жалкие обрывки.
Недавно я был на выставке «Союза молодежи».
Устроитель выставки сказал мне:
— Да, штуки тут все любопытные. Прекрасная живопись. Но нет гвоздя, на который мы так надеялись. Можете представить — наша слава, наша гордость — художник Семиглазов в припадке непонятного умоисступления изорвал свои лучшие полотна, которые могли быть гвоздем выставки: Nu — портрет своей жены и свой автопортрет.
Крыса на подносе
— Хотите пойти на выставку нового искусства? — сказали мне.
— Хочу, — сказал я.
Пошли.
I
— Это вот и есть выставка нового искусства? — спросил я.
— Эта самая.
— Хорошая.
Услышав это слово, два молодых человека, долговязых, с прекрасной розовой сыпью на лице и изящными деревянными ложками в петлицах, подошли ко мне и жадно спросили:
— Серьезно, вам наша выставка нравится?
— Сказать вам откровенно?
— Да!
— Я в восторге.
Тут же я испытал невыразимо приятное ощущение прикосновения двух потных рук к моей руке и глубоко волнующее чувство от созерцания небольшого куска рогожи, на котором была нарисована пятиногая голубая свинья.
— Ваша свинья? — осведомился я.
— Моего товарища. Нравится?
— Чрезвычайно. В особенности эта пятая нога. Она придает животному такой мужественный вид. А где глаз?
— Глаза нет.
— И верно. На кой черт действительно свинье глаз? Пятая нога есть — и довольно. Не правда ли?
Молодые люди, с чудесного тона розовой сыпью на лбу и щеках, недоверчиво поглядели на мое простодушное лицо, сразу же успокоились, и один из них спросил:
— Может, купите?
— Свинью? С удовольствием. Сколько стоит?
— Пятьдесят…
Было видно, что дальнейшее слово поставило левого молодого человека в затруднение, ибо он сам не знал, чего пятьдесят: рублей или копеек? Однако, заглянув еще раз в мое благожелательное лицо, приободрился и смело сказал:
— Пятьдесят ко… рублей. Даже, вернее, шестьдесят рублей.
— Недорого. Я думаю, если повесить в гостиной, в простенке, будет очень недурно.
— Серьезно, хотите повесить в гостиной? — удивился правый молодой человек.
— Да ведь картина же. Как же ее не повесить!
— Положим, верно. Действительно картина. А хотите видеть мою картину «Сумерки насущного»?
— Хочу.
— Пожалуйте. Она вот здесь висит. Видите ли, картина моего товарища «Свинья как таковая» написана в старой манере, красками; а я, видите ли, красок не признаю; краски связывают.
— Еще как, — подхватил я. — Ничто так не связывает человека, как краски. Никакого от них толку, а связывают. Я знал одного человека, которого краски так связали, что он должен был в другой город переехать…
— То есть как?
— Да очень просто. Мильдяевым его звали. Где же ваша картина?
— А вот висит. Оригинально, не правда ли?
II
Нужно отдать справедливость юному маэстро с розовой сыпью — красок он избегнул самым положительным образом: на стене висел металлический черный поднос, посредине которого была прикреплена каким-то клейким веществом небольшая дохлая крыса. По бокам ее меланхолически красовались две конфетные бумажки и четыре обгорелые спички, расположенные очень приятного вида зигзагом.
— Чудесное произведение, — похвалил я, полюбовавшись в кулак. — Сколько в этом настроения!.. «Сумерки насущного»… Да-а… Не скажи вы мне, как называется ваша картина, я бы сам догадался: э, мол, знаю! Это не что иное, как «Сумерки насущного»! Крысу сами поймали?
— Сам.
— Чудесное животное. Жаль, что дохлое. Можно погладить?
— Пожалуйста.
Я со вздохом погладил мертвое животное и заметил:
— А как жаль, что подобное произведение непрочно… Какой-нибудь там Веласкес или Рембрандт живет сотни лет, а этот шедевр в два-три дня, гляди, и испортится.
— Да, — согласился художник, заботливо поглядывая на крысу. — Она уже, кажется, разлагается. А всего только два дня и провисела. Не купите ли?
— Да уж и не знаю, — нерешительно взглянул я на левого. — Куда бы ее повесить? В столовую, что ли?
— Вешайте в столовую, — согласился художник. — Вроде этакого натюрморта.
— А что, если крысу освежать каждые два-три дня? Эту выбрасывать, а новую ловить и вешать на поднос?
— Не хотелось бы, — поморщился художник. — Это нарушает самоопределение артиста. Ну, да что с вами делать! Значит, покупаете?
