— Что за вопрос, — произнесла Абигайль, с трудом удерживаясь от желания броситься в объятия герцога или, того хуже, упасть вместе с ним на пол и предаться страсти, — когда вполне очевидно, что я всего лишь меняю набивку в вашем матрасе.
Абигайль махнула рукой в сторону стоящих посреди комнаты мешков и перьев, покрывающих пол вокруг них.
Уоллингфорд посмотрел на перья, потом на Абигайль, а потом снова на перья. При этом его руки оставались скрещенными на груди. Он заговорил медленно, словно с умственно отсталой.
— Меняете… набивку… в моем матрасе? — спросил он, вскинув бровь.
— Это очень тяжелая работа. Хотя откуда вам это знать? — ответила Абигайль. Аромат бергамота начал постепенно выветриваться вместе с порывом свежего ветерка, проникающего через дверь. И тем не менее ее не покидало желание оказаться в объятиях герцога. Однако вместо этого она взяла с пола мешок с перьями.
— Я присела, чтобы немного передохнуть.
Уоллингфорд шагнул вперед и с недоверием оглядел комнату.
— А разве это не должны делать слуги?
— Они заняты сыром.
— Сыром?
— Это долгая бытовая история, а вы совсем не производите впечатления человека, который может подобной историей заинтересоваться. Не поможете мне с матрасом? — Абигайль беспощадно сдернула с кровати одеяло и простыни.
— Какого черта вы творите? — воскликнул герцог.
— Меняю ваши перья.
— Мои перья не нуждаются в замене. И уж точно не вами.
Уоллингфорд схватил Абигайль за запястье. «Какая огромная у него рука», — подумала Абигайль. Ей очень хотелось прижаться к его плечу, но это было бы крайне неприлично.
— Ну конечно же, ваши перья нуждаются в замене, — сказала она. — Потому что эти меняли в последний раз во время визита папы римского, а было это несколько сотен лет назад.
— Ваше присутствие в моей комнате является прямым нарушением условий пари.
— Вовсе нет. Я пришла сюда по делу, с весьма невинными намерениями. К тому же это вы сжимаете мою руку, что я рассматриваю как попытку соблазнения.
Уоллингфорд разжал пальцы.
— Я вынужден просить вас уйти.
— А я вынуждена просить вас отойти в сторону, чтобы я могла завершить начатое.
— Вы — сестра маркизы, и вам не пристало наполнять матрасы перьями, кормить коз и кур.
Абигайль обернулась:
— Что вы хотите этим сказать? И какое вам вообще до этого дело? Думаю, многим маркизам пойдет на пользу, если они будут время от времени кормить коз. И герцогам тоже, раз уж на то пошло.
Уоллингфорд был разгневан.
— Вам совсем не свойственно соблюдение норм морали?
— Совсем. — Абигайль с вызовом посмотрела на герцога, на его широкие плечи и внезапно почувствовала себя очень маленькой и хрупкой. Она встречала крупных мужчин и раньше, но герцог был другим. Под дорогим твидом его костюма скрывались недюжинная сила и мощная воля. Абигайль чувствовала, как они бушуют и бурлят внутри, готовые вырваться на свободу и разрушить эту преисполненную благородства оболочку с воинственностью предков, впервые получивших титул, чья наследственность делала его столь неотразимым для женщин.
Только вот ему не на что было направить эту варварскую мощь в благовоспитанной современной действительности.
Уоллингфорд смотрел на Абигайль. Его дыхание обвевало ее лицо, а глаза цвета полуночного неба прищурились от напряжения. Его сильные руки поднялись и сомкнулись на ее плечах.
— Почему, Абигайль? — спросил он.
— Что… почему? — Аромат бергамота, источаемый его кожей, коснулся ноздрей. Где-то в глубине сознания пульсировали, не давая покоя, слова синьоры Морини. Мысли о судьбе, проклятиях и клятвах в вечной любви смешались в бешеном водовороте.
Голос Уоллингфорда зазвучал мягче:
— Почему вам совсем не свойственно соблюдение норм морали?
— Потому что это мешает.
— Мешает чему?
Абигайль постаралась собраться с мыслями.
— Тому, чтобы стать интересным человеком. Настоящей личностью, а не просто модно одетой куклой.
— Никто, — сказал герцог, поднося руку к щеке Абигайль и легонько погладив ее костяшками пальцев, — никогда не примет вас за куклу, мисс Харвуд.
О да! К черту лодочный сарай с припасенным в нем вином и свечами. К черту возможная любовница, живущая в деревне. К черту глупые проклятия Морини. Вот это идеально — освещенное солнцем лицо Уоллингфорда и его глаза, горящие неподдельной страстью.
Абигайль положила ладони на его грудь и привстала на цыпочки.
Его губы, нежные, точно гусиный пух, коснулись ее губ.
— О, — выдохнула Абигайль, когда пальцы герцога коснулись ее подбородка, а губы вновь накрыли ее собственные в нежном поцелуе.
— Абигайль, — пробормотал Уоллингфорд.
Она покачнулась, сделала шаг назад, чтобы удержать равновесие, но споткнулась о мешок с пухом.
Уоллингфорд последовал за ней, подхватил, и они опустились на пол, слившись в страстном поцелуе. Пальцы Абигайль вцепились в пуговицы на рубашке Уоллингфорда, а его пальцы — в пуговицы ее платья.
— О, Уоллингфорд!
— Меня зовут Артур, — простонал он, сражаясь с лифом платья Абигайль.
— Артур?
— Да. — Ему наконец удалось немного спустить лиф платья и зарыться лицом в ароматные кружева сорочки, выглядывающие из-под корсета.
— Но я не могу выкрикивать «О, Артур!» в порыве страсти.
Герцог поднял на нее взгляд.
— Да что вы можете знать о страсти?
— Совсем ничего, кроме того, что страсть нельзя разделить с мужчиной по имени Артур. — Абигайль устроилась поудобнее под герцогом и приподняла лицо для поцелуя. — Но не беспокойтесь, я кое-что придумала. Если вы не возражаете, я буду называть вас как-нибудь иначе. Например, Волфгар, или Тристан, или… Даже Роланд гораздо больше подходит для страстных восклицаний. Только это будет неловко…
Уоллингфорд слегка приподнялся.
— Да, это будет чертовски неловко!
— О, идите сюда. Не стоит обращать внимание на мою неприятную привычку болтать всяческие глупости. Просто игнорируйте. Артур? Прекрасно. Правда. Уверена, я прямо сейчас так вас и назову. — Абигайль взялась за сюртук Уоллингфорда, расстегнула его и стащила с плеч.
Герцог открыл было рот, чтобы возразить, но его взгляд вновь упал на грудь Абигайль. Он провел пальцами по кружевам и принялся их отодвигать, посылая по ее телу сладостные мурашки предвкушения.
— Абигайль, вы такая чудесная. Вы похожи на фею. Мою собственную чудесную фею. Мне даже страшно к вам прикоснуться, — прошептал Уоллингфорд, вновь накрывая ее губы в поцелуе.
