– Опустить перископ! Погружение! Лево на борт двадцать градусов!
– Заполнить цистерны!
С левого борта стали рваться глубинные бомбы, а бомбардировщики один за другим продолжали заходить на цель, снова и снова…
«U-516» нырнула на двести футов, выровнялась и отползла в сторону. Затем донеслись те звуки, которые издает тонущий корабль, когда он уже исчез под водой – стоны ломающегося корпуса и треск при ударе о дно. Подводная лодка погибла, и вместе с ней расстались с жизнью пятьдесят человек.
Несколько минут на «U-516» царило мертвое молчание; кое у кого лицо поддергивалось нервным тиком. Все застыли, словно окаменев. Затем снова пришли мысли о себе – как им выжить в оставшиеся несколько дней.
Той же ночью радист услышал сообщение, которое лодка «U-Харпе» передавала на базу. «U-544», которая должна была снабдить их горючим, погибла.
Через несколько часов штаб-квартира передала данные о новом месте рандеву для «U-516».
Оно лежало к северу от Азорских островов. Здесь предстояло залить горючее и получить припасы, которые доставит Лаутербах-Эмден на «U-539». Через час после заката обоим лодкам предстояло оказаться на поверхности.
Точно в назначенное время Тиллессен всплыл. Едва только он с первым помощником и тремя вахтенными вышел на мостик, как увидел, что прямо над ними кружит вражеский бомбардировщик.
– Погружение!
И снова они ушли под воду…
Поскольку Тиллессену не надо было сообщать о гибели «U-544», ибо он не знал никаких подробностей, «U-516» в течение нескольких недель не передавала ни слова. Не подлежало сомнению, что командиры подводных лодок были правы в своих подозрениях: враг мог перехватывать и расшифровывать сигналы, что шли из штаб-квартиры адмирала Деница в Берлине. Официальные отрицания, что такого нет и быть не может, не могли изменить того факта, что время от времени за последние три года подлодки, выходя к назначенному месту встречи, убеждались, что враг их уже поджидает там.
Два часа спустя «U-516» снова всплыла. Лаутербаха-Эмдена не было и в помине. Тиллессен сделал все, что предписывается в таких случаях: тридцать минут он на полной скорости описывал широкие круги по поверхности, а затем, погрузившись, очередные тридцать минут слушал. Предполагалось, что рано или поздно одна подлодка услышит другую. Но этого не случилось.
Как потом выяснилось, обе подлодки вели эти игры в течение двух ночей. Тиллессен решил не нарушать первым радиомолчание и наконец все же поймал сообщение «U-539» в Берлин и ответный приказ продолжать попытки найти «U-516». На этот раз они наконец встретились, и Тиллессен получил вволю горючего, чтобы спокойно дойти до базы, хотя испортившаяся погода помешала перегрузить продовольствие.
Пока две лодки стояли борт о борт, Лаутербах-Эмден рассказал, что во время поиска «U-516» он уловил шум винтов. Выяснилось, что его издавал вражеский эсминец, а на некоторым расстоянии от подлодки шел авианосец!
– Я был просто вне себя! – сказал молодой командир. – Будь он чуть поближе, я бы влепил в него торпеду!
Тиллессен поморщился. Да, конечно, жаль упущенной возможности, но…
И он, и весь экипаж «U-516» возвращались после долгого патрулирования. Не так давно прямо у них на глазах другую лодку постиг ужасный конец. Они же добились хоть каких-то успехов, у них больше не осталось торпед – и теперь они хотели лишь добраться до дома.
Под «шноркелем»
«Это было странное чувство, – написал Карл Гейнц Марбах, бывший командир подводной лодки. – Сидишь на берегу озера в Баварии, у тебя отпуск. По радио доносится танцевальная музыка. Пьешь, порой прогуливаешься в одиночестве или в хорошей компании. И вдруг жена окликает тебя:
– Эй! Ты слышишь, о чем он говорит?
И ты поворачиваешься на стуле и слушаешь хриплый голос по радио, который скороговоркой рассказывает о «шноркеле», но с такими подробностями, что у тебя вырывается:
– Черт бы побрал эту пропаганду союзников из Кале!
– Значит, вот она, новая штучка для вас! Ну да, так и есть – я вижу по твоему лицу! Вот что ты скрывал от меня! Кстати, что это вообще такое – «шноркель»? От него будет какой-нибудь толк? Да брось ты – раз мы муж и жена, я хочу знать!..»
Стоял март 1944 года, и сутки спустя, вернувшись на базу в Ла-Рошель, я поймал себя на том, что хочу лично во всем разобраться, услышать мнение шефа о нашем новом достижении. Вроде у этого «шноркеля» были какие-то накладки; из первых подлодок, оборудованных им, вернулась только одна – лодка Шротелера, – и его перевели на штабную работу. Что же до других – никто не знал, где и как они попались.
Но в марте 1944 года я сказал себе: ты уже привык, возвращаясь из патрулирования, не встречать многих знакомых лиц, слышать, что четыре лодки из флотилии так и не вернулись, и ты уже обрел стойкий фатализм. И конечно, ты уже перестал искать какой-то высший смысл в этом бесконечном пребывании под водой. О чем тебе беспокоиться? Разве не хватит того, что ты видишь, как члены твоего экипажа каждый раз мрачнеют все больше, возвращаясь из отпусков?
И этот бесконечный треп в офицерской кают-компании – теперь слушать его было просто невыносимо: «…наша беда в том, что подводные лодки больше не являются таковыми – вот в чем дело…», «стрелять с поверхности не получается…», «скажу лишь, что, если ты под перископом подберешься к конвою на дистанцию торпедного выстрела, считай, тебе несказанно повезло…».
Нет. Я мог пустить в ход лишь старый аргумент – как бы там ни было, со «шноркелем» или без него, все остается по-старому и не может, не имеет права быть иным… Все эти разговоры были лишь сотрясением воздуха. Когда эти разговоры опять возникали в кают-компании штаб-квартиры, мы собирались компанией, мои офицеры и я, и шли на берег. Насколько я понимал, все пришли к одному – поставить на лодку «шноркель». И всё. Вся команда была согласна.
Из трех наших предыдущих патрулирований мы извлекли полезный урок: на поверхности больше не было места для подводных лодок. Если только что поставленный «шноркель» даст нам возможность оставаться под водой несколько дополнительных часов, мы с радостью примем его со всеми недостатками, в которых теперь уже, к сожалению, не приходилось сомневаться.
Например, в верхней части «шноркеля» был клапан, который автоматически перекрывался, когда его захлестывало волнами, так что вода не могла попасть в трубу. Но в то же время прекращался доступ свежего воздуха к дизелям. Когда это случилось в первый раз, мы могли бы стать жертвами клаустрофобии, не будь у нас привычки к нехватке воздуха. Но в целом мы были согласны примириться с этим недостатком, потому что «шноркель» все же давал дополнительную защиту от наблюдения с воздуха. Полные благодарности, мы окрестили его «лоэнгрином», потому что он разрезал волны как лебедь.
Подводные лодки постепенно стягивались в базы на западном побережье Франции, готовясь противостоять неминуемому вторжению. Наша группа получила кодовое название «фермеры», что нас вполне устраивало. Мы придерживались неторопливой осмотрительности, руководствуясь лозунгом: «Подождем и посмотрим – хуже не будет».
При первом выходе в море под «шноркелем» нам составил компанию старший инженер флотилии – так что, если дела станут плохи, мы будем не единственные, кто пострадает. Мысль эта как-то успокаивала, поскольку среди подводников давно воцарилась аксиома: «Если уж я не могу избежать неприятностей, то и другим они достанутся». Понимаете, этого было не избежать, если такому наступательному оружию войны, как подводные лодки, пришлось перейти к обороне.
С инженером на борту мы погрузились на перископную глубину, устранили дифферент и подняли «лоэнгрин» на поверхность. Впервые дизели продолжали работать, когда лодка шла в подводном положении. Правда, они издавали какие-то странные звуки, и мы на посту управления, думая, что все понимаем, с умным видом кивали друг другу. Но на посту уже появился мичман, вопросительно глядя на меня. За ним уже клубились первые синеватые выхлопы дизеля. Как-то мы же сталкивались с такой ситуацией – окись углерода отравила нас, и мы, как идиоты, провалились в сон, неспособные шевельнуть хоть пальцем.
Причиной тому были наши собственные ошибки, поскольку, нервничая перед выходом, мы упустили из виду некоторые инструкции. Разобрались мы с ними лишь неделю спустя, когда шли в Брест на соединение с «фермерами». Вскоре стал ясен и другой недостаток «шноркеля». Стоявший над ним столб выдыхаемого пара вызывал серьезные подозрения при свете дня, а это означало, что мы могли пользоваться «шноркелем» лишь по ночам, смиряясь с тем, что это уменьшало наши и без того скудные возможности для атаки.
Как-то в мае 1944 года командир 1-й флотилии подводных лодок, корветтен-капитан Винтер (Хлыст), созвал нас, «шноркелистов» и остальных, чтобы познакомить с тем, как командование подводным флотом оценивает ситуацию. Когда мы взглянули на карту Ла-Манша и увидели, что глубины нигде не превышали пятьдесят фатомов, у Шербура скорость прилива достигала двенадцать узлов, берега вплотную подступали к узкой полоске воды, и когда нас предупредили, что «вражеская активность в воздухе, как предполагается, будет возрастать», то мы высказали свое отношение к этому следующими выразительными словами: «Тот, кто всплывет, будет потоплен!»
