— Тоненькая, в черном длинном платье будешь стоять на сцене…
Так мы себе представляли жизнь…
Первый год Инга в мединститут не поступила, пошла работать санитаркой в больницу:
— Мне нравится принести больным свежее белье, кормить с ложечки. Я их всех люблю! Окончу институт и уеду в дикую глубинку, где буду лечить все, от кашля и бородавок до рака.
Она приучала себя к боли, к страданиям, да, приучала, потому что не выдерживала, не переносила вида мучений. Вдруг всплывает в памяти, как мы выходим после загородной прогулки из электрички: в руках — задохнувшиеся в жаре и толкотне бессильно синие васильки, а в банке из-под сока остекленевший майский жук. И ее слова:
— Мы их убили…
У нее отсутствовал инстинкт самосохранения, защита от боли. Дети сожгли во дворе кошку, на проволоке болтался маленький обгоревший скелет, как детский, — она там — увидеть! На улице авария, крик, толпа, она там — увидеть! Я ее оттаскивала:
— Пойдем, ну не надо. Я не хочу!
Она как вкопанная стоит, глаза сужены. Она толкала туда себя, заталкивала, чтобы стать сильной, выковать непробиваемый панцирь, соорудить прибежище из фантазии и мыслей, чтобы когда-нибудь научится спасать, помогать. Наивно пыталась постигнуть то, что никто еще не постиг: почему человек должен так мучиться? Даже ребенок. У него ведь еще никаких грехов, никакой вины, пусть бы умер, как уснул. А он кричит, словно звереныш… Ему так больно… За что?
Так бояться боли и выбрать этот страшный способ?! Повеситься… На глазах своего ребенка…
Я бесконечно о ней думаю… Она была самая лучшая из нас. Как мы мечтали!!
— Инга, когда ты поверишь, что тебя любят?
— Когда меня возьмут на руки и пронесут через весь город!
Его звали Слава. Большой, сильный. Он нес ее через весь город. Привозил с юга первую сирень, когда у нас еще снег лежал в парках. Писал письма на бересте и присылал их в больших картонных коробках от кукол. Красиво… Празднично… Как в саду… Как она хотела… Сидеть в белом платье… И стол накрыт белой скатертью… Они поженились: ему — двадцать пять, ей девятнадцать. Она первая из нашего класса вышла замуж. Все девочки ей завидовали. Еще до свадьбы мы были с ней на ипподроме, смотрели скачки, и в какой-то момент у нее вырвалось:
— Я хочу жить с таким напором, как они скачут! Иначе ничего не почувствуешь!
Все у нее было с восклицательным знаком: не люблю, а очень люблю, не просто хороший человек, а очень хороший человек, не просто любимый, а очень любимый. Очень-очень-очень!!!
Я помню ее счастливой:
— Утром из ванной иду на кухню. Обернулась — он целовал мои следы. Люблю его! Очень-очень-очень!!! Он большой, сильный ребенок. Все время хочу улыбаться.
Скоро у нее родился Сережка.
— Как ты? — звоню ей.
— Очень-очень-очень!!! Теперь у меня — два ребенка: один большой, второй — маленький. Ревнуют друг к другу. Человек живет на земле для неба, вот что я с ними чувствую, вот как я с ними живу!!!
Любила ли она? Вот этого я не знаю. У нее все по-другому. Если она любила, то кого? Того, кто был рядом, или его же придуманного? Боюсь, что она любила идеал, вымысел. Иначе у нее не получалось. А он? Он засыпал у телевизора, потому что днем учился на пятом курсе мединститута, а ночью подрабатывал на „скорой помощи“. В воскресенье ему не хотелось никуда выходить из дома, а ей мечталось до утра бродить по городу, всю ночь разговаривать, пригласить друзей, чтобы всем было хорошо, радостно. Плескаться в счастье.
Она:
— Я хочу, чтобы каждый день как после дождя… Чисто, наново…
Он:
— Я ее не понимаю, то улыбнется, обнимет, и тут же: „Уходи! Я тебя никогда не любила!“. Соберу чемодан. Не пускает: „Любимый, единственный“. На коленях стоит… А назавтра все сначала. Фантазерки… Они опасные… Схватят и держат: ты — не такой, не такой! Задушат… И сами невинны, как дети.
Вдруг оказалось, что они совсем разные, смешно, но даже в этом: он сова, она — жаворонок. Пойдут в кино — и там рассорятся.
Он:
— Сумасшедшая! На экране кто-то кого-то убил или разлюбил — она плачет. Взахлеб плачет. На нас оборачиваются, мне стыдно.
Она:
— После фильма мы вышли на улицу, лил дождь. Я сняла туфли и пошла босиком… По лужам… Было так хорошо, что никто не нужен…
Кончилось тем, что он уехал в другой город. Насовсем. Женился на ее подруге — тихой, серенькой. Маленький Сережка спал теперь с мамой, по утрам целовал ее заплаканное лицо, утешал:
— Мамуленька, не плачь. Я вырасту и женюсь на тебе.
Она металась, она всю жизнь металась между реальностью и придуманным. Хотела, чтобы ее кто-то любил, нуждался в ней, „как в хлебе, как в воде“. Желала любви так сильно, страстно, что придумывала ее, бросалась к людям, как прыгают с высоты, распластывалась. В каждом из нас есть сосуд любви, если он не заполнится в детстве, то всю жизнь будешь мучиться от жажды и неутоления. И не спастись, не уберечься. В ее сосуде было только на донышке… Бабушкино…
Ну как же? Как же название этого фильма? Там главная героиня — старая большевичка. Ее навещает по воскресным дням сын, и она задает ему вопросы, как к стенке ставит:
— Почему аэропланы сегодня не летают?
Сын объясняет: мол, погода нелетная.
— Безобразие! Куда смотрит наше министерство авиации?
Заканчивается их встреча всегда так:
— А где ваши голубые города? — говорит она. — Почему вы не продолжаете то, что мы начали? Мы же расчистили вам дорогу…
Из этой породы — мама Инги, ее любимое слово „блажь“, а блажь все, что не касается дела, цели. Вместо диалога всегда монолог:
— У человека должна быть цель. Большая цель. Только лопух живет для себя, а человек живет для других Я не понимаю вас, что это значит: „Я хочу просто жить“, „Я хочу просто любить“… Вы уходите от жизненной борьбы, вы сдаете позиции. В мое время был спор физиков и лириков, я выбрала физиков. Мир принадлежит реалистам а не мечтателям. Надо дело делать, все остальное блажь!
Сильная, красивая женщина. Я не помню, чтобы она плакала или о чем-нибудь просила, нет — только воля и приказ. На улице такую встретишь — оглянешься. Ее всегда сажали в президиумы, выбирали депутатом, делегатом. Муж рядом с ней казался маленьким, незначительным. Таким он был.
После смерти бабушки Инга (это было при мне) спросила мать:
— Что такое смерть?
— Это когда тебя не будет, как бабушки.
— Я никогда не умру!
— Почему ты так думаешь? Просто ты еще маленькая…
— Я никогда не хочу умирать!!
— Как это ты не умрешь? Все умирают. Даже Ленин умер!
Они непонятны нам, наши родители, но они об этом никогда не задумывались. У них не хватало на нас времени, потому как они победили, восстановили… Строили, жертвовали… Ради нас! Ради нашего будущего! Где оно, то, о чем они твердили нам с детства, та счастливая жизнь, которая называлась будущим? Поглядите в окно: серые дома из дешевой панели, плохие дороги, некрасивые машины, усталые, изношенные люди. А они все время куда-то бежали, торопились, не успевали и отмахивались от нас: некогда, некогда!! Где следы их жизни, прожитое ими время, куда оно протекло? Они уверены, что жили для нас. Как им сказать, что они никогда нам не принадлежали?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
