— Сама соображаешь, Настёна, что эти деньги — мой приговор, — Герман для наглядности указал на деньги пальцем. — Да и ваш с Саней тоже. Но вы понимаете, как надо себя вести. Или я могу всё забрать и уйти.
— Нет, надо попробовать, Гера, — с отчаяньем вздохнула Настёна.
Он спускался по лестнице, а не на лифте, чтобы успокоить нервы. Всё будет хорошо. Через несколько дней он сунет карточку в банкомат и увидит, что счёт начал пополняться, — значит, Флёров выполняет обещание. Герман верил, что Флёров протрезвеет и сделает, как условились. Верил, что Сашка, его парни‑инвалиды и Настёна будут молчать. Никто Немца не обманет. Ох, как же давно Лихолетов внушил ему, что «афганец» «афганца» не кинет!
Но проблема была в другом — в мешках из погреба. Герман планировал так. Если Сашка перечислит ему двенадцать лимонов, значит, он надёжный; после операции можно будет позвонить ему и рассказать уже про погреб. Пусть он съездит в Ненастье, достанет оставшиеся деньги и опробованным способом закатит их Немцу на карточки, взяв себе оговорённый гонорар.
Но сегодня стало ясно, что на Флёрова полностью полагаться нельзя. Он парень нормальный, но не справился с удачей в четыре лимона — сорвался, забухал. А сто двадцать бесконтрольных лимонов его раздавят. Значит, надо придумать иной вариант, как перевести деньги из погреба на карточку.
Подняв воротник, опустив наушники у кепки, Герман шагал по тротуару мимо подъездов. На их козырьки парни летом вылезали пить пиво… А таких стальных дверей даже в годы «афганского сидения» здесь не было… Детская площадка в центре двора плотно окружена автомобилями… Вот тут сожгли «крайслер» Жорки Готыняна. А вон там на табуретках стоял гроб Гудыни… На площадке, где мусорные баки, топтались пикетчики… Герман повернул за угол. Улица в огнях. Над ней — тёмное небо. На торцевой стене дома высоко висит балкон его квартиры — наблюдательный пост их «блиндажа»… Даже не верится, что всё тогдашнее происходило с ним самим.
* * *
«Блиндажом» парни называли квартиру Германа. Она располагалась в правой высотке, в правом подъезде, на третьем этаже справа. Окно комнаты смотрело на улицу, окно кухни — во двор, а балкон висел на торцевой стене высотки как раз над единственным проездом в «укрепрайон».
Балкон и стал боевым отделением «блиндажа». Сюда затянули мощный кабель и подцепили к перилам прожектор, освещающий весь проезд. В угол, прикрыв от дождя фанеркой, задвинули ящик с бутылками, заполненными бензином; из их горлышек торчали тряпичные фитили. В форточку кухни забросили телефонный провод‑воздушку, чтобы при атаке дозорные звонили командирам, поднимали тревогу. «Коминтерн» приготовился по‑настоящему.
На захват домов город отреагировал не сразу. В понедельник вокруг высоток кружил милицейский «бобик», и всё. Власть молчала. А во вторник появились журналисты телепрограммы «За дело» — это была самая дерзкая и активная команда в городе. Репортёры «Заделки» приехали запросто — на трамвае, телекамеру оператор привёз в обычной хозяйственной сумке.
Прижимаясь к стене дома, журналисты пробрались под балконом «блиндажа» во двор и начали снимать заграждения из бетонных блоков и «егозы». Тут парни и застукали гостей, окружили их и позвали Серёгу.
Оператор, крепкий дядька средних лет, успел заменить отснятую кассету на пустую. Материал‑то не пропадёт, но жалко, если озлобленные «афганцы» разобьют камеру — подержанный импортный «Панасоник».
— Мужики, мы же на работе, — примирительно говорил оператор.
Молоденькая журналисточка храбрилась изо всех сил. Ей казалось, что она вошла в клетку с хищниками. Эти «афганцы» были ужасны. Но материал про них могут взять на федеральное ти‑ви. Директора посмотрят этот сюжет, увидят, что Даша Волконская красивая и отважная, и пригласят её в Москву.
Серёга раздвинул парней и подошёл к журналистам. Девчонка нервно стискивала микрофон, прицепленный на шнур к камере в руке оператора.
— Вы не имеете права нам препятствовать! — выпалила Даша.
— Да боже упаси, — улыбнулся Серёга. Ему понравилась эта пигалица. — Бойцы, ребята за нас. Пусть снимают, чего захотят. Люди должны знать про нас и сочувствовать нам. Поэтому не тормозите журналистов.
На лице оператора обозначилось облегчение.
— А разрешите взять у вас интервью? — Даша поняла, что симпатична командиру «афганцев», и тотчас воспользовалась новыми возможностями.
— Берите, что хотите, — двусмысленно ухмыльнулся Серёга.
Этот сюжет «афганцы» увидели через два дня, но не в городской программе «За дело», а сразу в федеральных новостях. «В городе Батуеве разнузданные молодчики захватили жилые дома!» — горячилась в кадре раскрасневшаяся Даша Волконская. Для федерального эфира ей нужна была сенсация, история конфликтная и злая. «Мы готовы к штурму!» — заявил с экрана Серёга — и только. «Егозу» Даша показала, а детские коляски — нет.
На другой день после показа сюжета председатель горисполкома Глеб Павлович Лямичев потребовал встречи с руководством «Коминтерна».
Смысла в этой встрече Серёга не видел. Что скажет Лямичев? Потребует освободить дома, и всё. Прийти «на Сцепу» исполкомовские отказались, и Серёга пригласил их в «Юбиль», в приёмную Заубера, где стояли часы и патлатая монстера в бочке. Серёга решил издевнуться над Глеб‑Палычем.
Четыре важных чиновника сели по одну сторону полированного стола — все с блокнотами и кожаными папками. А по другую сторону Серёга посадил могучего Бычегора, вроде как «сила есть — ума не надо», Каиржана — калмыка, то есть «невменяемого чучмека», и Гудыню, просто дурака и клоуна.
— Спасибо за уедиенцию, Глеб Палыч, — подобострастно сказал Серёга.
— Вы понимаете, что творите? — измученно спросил Лямичев. Его глаза словно расслаивались в толстых линзах очков. — Город на грани катастрофы, а вы свои эгоистические интересы ставите выше благополучия горожан!
Глеб Павлович действительно измучился: он уже два года жил на валокордине. Он психовал, ругался и угрожал, будто шумом компенсировал собственное умаление. Ему надо было решать вопросы жизнеобеспечения города, но любой ресурс оказывался уже чужим. Лямичев чувствовал себя в окружении невидимых великанов, которые отняли у него всё. И оставалось только совать палки в любые колёса, притормаживая сползание в бездну.
Серёга положил перед Лямичевым толстый картонный скоросшиватель.
— Глеб Павлович, вот здесь все документы. Реестры очереди на жильё, справки, постановления горсовета и горисполкома — с вашими подписями, кстати. Бумаги из райсобесов, из военкоматов, наши учётные карточки. Техпаспорта на оба дома, схема распределения, уведомления со штампами входящих… У меня работали пять юристов. Всё по закону.
Чиновники что‑то записывали. Быченко двигал челюстью, Каиржан сидел с каменным лицом, а Гудыня тревожно вытаращился на Лямичева.
— Что по закону? — закричал Лямичев. — Дома захватывать по закону?!
— Не было никакого захвата, — терпеливо повторил Серёга. — Мы заняли ту жилплощадь, которая нам полагается по жилотводу. Всё согласно очереди, согласно постановлениям, вот подписи и гербовые печати. Единственное наше упущение — что заселились раньше акта о приёмке‑сдаче дома. За это административное нарушение мы заплатим штраф, когда получим ордера.
— Да какие ордера?! — Лямичев дрожал щеками. — Вы захватили жилые дома! Штраф им подавай! Я заблокирую счета вашего «Коминтерна»!
Лямичев не ожидал, что «Коминтерн» прикроется законом, обеспечит свой захват юридически. Значит, ещё один невидимый великан выхватил из рук Глеб‑Палыча две новенькие высотки… Лямичеву требовалось подвесить ситуацию — или надо, как положено, прописывать «афганцев» в квартирах.
— Мы вас с милицией выколупаем, и под суд! — Лямичев доводил себя до исступления, чтобы не давать ответа. — Это чёрт‑те что!.. Вы преступники!..
— Это кого с ментами?.. — вдруг вскинулся Гудыня. — Нас, что ли?!
Гудыня, дурак и невротик, заводился от чужого возбуждения.
— Да мы в Афгане за тебя под душманские пули шли!.. — заорал он.
— Хамы! — гаркнул Глеб Павлович, вскочил и трясущимися руками принялся собирать по столу свои бумаги. — Переговоры окончены!
Для Глеб‑Палыча это был лучший выход из административного штопора — оскорбиться и хлопнуть дверью. Серёге забавно было видеть, как солидный и немолодой человек некрасиво актёрствует, маскируя своё бессилие. Что ж, пусть Лямичев уходит и дозревает до капитуляции без свидетелей.
В «блиндаже» ожидали какой‑нибудь силовой акции: солдат на БТРах, автозаков, пожарных расчётов с водомётами. А «на Сцепу» приехал автобус ПАЗ, раскрыл двери, и под балконом «блиндажа» во двор спокойно прошли какие‑то усталые тётки, а с ними телебригада областного канала. Оператор растопырил штатив и установил камеру. Тётки выстроились на детской площадке и подняли плакаты: «Мой сын бездомный!», «Вы живёте в наших квартирах!», «Я мать‑одиночка, я ночую на улице!», «Имейте совесть!»
