Некоторое время он молча и упрямо таскал бычков из-под камня и складывал их в сетку, что явственно шевелилась у берега.
— Можно попасть на гору и прямо отсюда. Вдоль берега.
— И что?
— Отловят и выпроводят.
— Там что? Посты, телекамеры?
— Там полиция. Но это полбеды. Там нет ничего тайного. Сюда можно попасть только через паром. С диметрионом. Таможня там.
— А зачем тебе туда?
— Затем же, что и тебе.
— А мне зачем?
— Поймешь потом.
— Что я, монастырей не видел? Был я на Валааме.
— И что?
— Скучно. Монахи от людей шарахаются.
— А что ты там делал?
— Так. По случаю…
Потом они молчали с полчаса.
— Котелок бы.
— Что?
— Котелок бы. Сейчас бы сварили. У меня и чекушечка есть.
— Где взял?
— Заработал… — гордо ответствовал Саша.
— Ах да…
— Котопуза бы взять. Полтинник.
— А за этих сколько надеешься выручить?
— А немец что дал утром?
— Не знаю. Взаимозачет провел.
— Искупаюсь я…
— Давай. На Афоне нельзя.
— Как это?
— Там вообще, с длинными рукавами рубахи нужны. А оголяться нельзя. Смущение и соблазн.
— А телевизор там есть?
— Брат. Телевизора там нет. Нет и радио. Волейбольных площадок нет и домино с шашками.
— А я без радио не засну. У меня под ухом должно шуршать.
— Заснешь. Ляжешь и заснешь.
— А это. В комнате…
— В келье.
— Ну, да. В келье. Чекушечку можно?
— Забудь.
— Ага, — пообещал Саша.
Бычков сдали какому-то старику. Старуха его прошлой зимой умерла, но сам он и родственница, кажется племянница, приняла Пса со товарищем с радостью. Себе он заказал маленьких жареных рыбок, еще гаридес, то есть креветок, и паидаки для Саши.
— Что есть паидаки?
— Паидаки есть отличные бараньи ребрышки. Дешевая и отличная еда. С зачетом бычков выйдет почти даром.
— А уза?
— Уза подождет. Я для тебя попросил ракию, ципуру и метаксу. Все по маленькой рюмочке. И себе тоже. Все — полное говно. Что у тебя за четвертинка?
— Уза. Котопуза сдал, пива выпил и маленькую купил. Впрок. Называется «мини». На этикетке девка в короткой юбке. Я отпил немножко.
— Похмелья не будет, а изжога гнуснейшая. Так всегда, когда к узе привыкаешь.
Обедали долго. Потом пошли отдохнуть…
…Вечером ударил колокол. Пес очнулся и оказался в липкой яви неумолимо надвигающегося. Влажным было все — простыни, одежда, воздух, сон, явь… Саши, конечно же, не было.
Зачем он затеял все это? С рыболовом этим придурковатым, с хождением по кафениям, узери, псаротавернам? Последняя звучанием близка его другому имени. Имени, с которым он сросся, подобно зверю. Вот опять левая рука онемела, и под лопаткой уже не боль, а томительное ожидание развязки. Но не здесь же, не на границе мира и того, недостижимого. Под душем он пришел в себя, смыл липкую грязь, вытерся, посидел в трусах на балконе, оделся для ужина. То есть майку попредставительней, новые джинсы.
Саши на молу не было. В заливе ожили три яхточки, от них наплывала музыка и различались люди на палубах. Наверное, пятница. Вечное время большой сиесты. Он обошел все волнорезы по очереди, потом двинулся вдоль берега, через шатры со столиками. У немца он узнал, что навязчивая мечта его товарища сбылась — он опять взял октопуса. Все это вместе с сеткой прибрежной мелочи он сдал Рати. Это другое заведение, рядом. Пес намеренно не хотел обозначаться у грузинов. Там работали официантами два студента из Салоник — Нугзар и Рати — тбилисские ребята.
Вообще-то происходило нечто. Одни его знали здесь в одном облике, другие — в другом. Как мотылек на лампу в пятьсот ватт. Что-то случилось или случится.
Юная «гречка» вытирала стол за посетителями.
— Позови Нугзара, — попросил он ее по-английски.
— Его нет. Позову другого.
Другим был Рати.
После объятий и воспоминаний он спросил про Сашу. Рати отвел его на кухню. Осьминог был здоровенным. Килограмма полтора.
— Как у него это получается? — спросил его Рати.
— Он рыбак. Больше ничего не умеет и не хочет. На что, интересно, их ловит?
— Мы ему дали маленьких замороженных рыбок.
— Как это дали?
— Он услышал русскую речь, пива выпил, спросил, на что ловят. Дальше ушел и вернулся.
— Скотина. Где он?
— На пляже ищи. Набрал сувлаки, хлеба. Празднует.
Пляж был пуст. Несколько пожилых пар, полотенца, кока-кола, пиво, туристы на веранде. Только на одном из шезлонгов спал, надвинув кепку на глаза, прикрывшись газетой, Саша. Рядом — неистребимая чекушка, то есть двухсотграммовая бутылочка, стилизованная амфорка, пара пивных банок и тарелка из-под шашлыка.
— Сколько снял за октопуса с Рати?
— А… — очнулся Саша, — отдыхаю.
— Дорого продал?
— Котопуза?
— Говори ты правильно. Что ты нас позоришь? Поигрались и хватит. Тебе денег дать? Так я дам. Что ты с бычками этими ходишь?
— Какие бычки? Котопуз. Еле вытащил. Глаза такие добрые. Меня научили, что его нужно сразу по бетону пластать и бить. А мне жалко. Я его так отнес. Опять полтинник. А этот больше. И за быков десятка.
— Хорошо. Утром мы уплываем. Пошли.
— Куда?
— Что куда?
— Сейчас, куда?
— К Рати. Ужинать. Проставляйся.
— А что я-то?
Пес так посмотрел на добытчика, что тот поперхнулся.
В грузинском шалмане сидели часов шесть. Саша никогда не был не то что в Тбилиси, в Сухуми не отдыхал, или там в Поти. Нугзар, оказывается, работал теперь в секретариате Саакашвили. То есть беготню с тарелками в Уранополисе он отложил до лучших или худших времен. До очередного переворота на Родине. Туда же отправилась и учеба в Салониках. Выпили за Нугзара, потом стали вспоминать фильмы Данелия. Рати пересказал своими словами вначале «Афоню», потом «Мимино». Когда ему нужно было отвлечься по делам, пересказывать диалоги продолжал Саша. К полуночи дошли до «Кин-дза-дзы». Потом пели русские национальные песни — то есть строевые и про черного ворона. Никого уже не было под тентами, только горели ослепительно лампы в «духане» и прирастало количество чекушечек. Когда их стало десять, вечер завершился.
Они искали «Македонию» около часа, ежеминутно проходя мимо отеля и не узнавая его. Наконец какой-то грек сжалился над «руссо» и подвел их к запертым дверям странноприимного дома. Только еще долго пришлось искать свой номер, так как дверей было в коридоре пять, и еще нужно было найти этот самый коридор… Работа отдельно, отдых отдельно.
…Он слишком часто стал вспоминать о тех, кого называли объектами. Разные страны, разные города, мужчины, женщины. Никогда не нужно думать о них. Плохой это человек или хороший — он всего лишь объект. Только нужно решить сразу и окончательно, кому ты служишь. Добро, зло, опять добро, еще немного зла. Только не так. Или сдаешься с потрохами Князю Тьмы и знаешь, что будешь гореть в аду, или убиваешь ради того, что называют добром. Ложь во имя спасения, заключенная в пулю или ампулку, в радиоактивную закладку или капельку ртути. Тогда считается, что у тебя есть шанс. Он стал верить в Бога там, в смешной стране, где печеные крокодилы в листьях.
А, может быть, зря он нарушил короткое счастье англичанина? Это опять слоганы из преисподней. Да пропадите же пропадом все эти секреты, сдачи и конфронтации. Ан не пропали.
Ударил колокол.
Пес проснулся сразу. Так бывало, когда приходила опасность. Даже если бы она пришла во время пьяного хождения по городу Неба, он бы почувствовал и протрезвел до состояния, совместимого с борьбой за жизнь.
На первый взгляд, ничего в комнате кардинально нового не произошло. Одежда на стульях, пиво в банке на столе и вода в бутылке. Саша на месте. Сидит на койке своей, читает книжечку. Пес встал, ушел в душ, отринул хмарь и ужас ночи, постирал опять свое исподнее, вернулся в комнату, вспомнил, что чистое сохло на балконе, направился туда, переоделся, сел в кресло.
Солнце тяжелым клубком выкатывалось на господствующие высоты.
Неправильным было то, что попутчик его, невольный и обременительный, но необходимый, не ушел сегодня на мол в надежде взять еще одного котопуза. И более того, он читал книгу.
— Саша!
— Да!
— Ты что там читаешь?
— Молитвослов.
— Что?
В руках у ловца котопузов действительно была та самая книга.
— Где взял?
— Монах дал.
— Какой?
— Обыкновенный.
— Он что, на волнорез приходил?
— А что они, не люди?
— И что?
— Потрендели.
— То есть?
— Я спросил, как оно там?
— Где?
— В монастыре.
— В каком?
— Он из Павла. По-русски так себе говорит.
— А дальше, дальше?
— Ну, я сказал, что мы с хозяином в Пантелеймон двигаем.
