— Так вот почему она ушла к Поларису. Потому что твой отец спал со всеми подряд?
Лили кивнула:
— Скорее всего. В какой-то момент он просто исчез. Я не знаю, что произошло. У меня просто больше нет о нем воспоминаний того времени.
— А твоя мачеха? Она тогда была там?
Лили улыбнулась:
— Я точно не знаю, когда они с отцом сошлись, но, скорее всего, тогда или чуть позже. Думаю, тоже встретились в коммуне. Не помню, потому что тогда я была очень привязана к матери, а не к отцу.
— Но сейчас вы близки с мачехой, да?
— Очень. Я отношусь к ней, как к родной матери. Ну, ты знаешь. Многие люди даже не в курсе, что она мне не родная.
— А Поларис? Как он появился на горизонте?
Лили скривилась:
— Я даже помню, как он начал спать в той же комнате, что и мы. А потом мы всей кучей уехали в Мексику.
— Кто переехал вместе с тобой?
Она наморщила лоб.
— Мама и Поларис. Конечно, в то время его звали Арти. И еще несколько взрослых. Я их, правда, совсем не помню. Они недолго пробыли с нами. Хотя я помню одну ночь, — Лили замолчала, стараясь ухватить обрывок воспоминания. — Они все сидели вокруг стола, накрытого белой скатертью. В комнате было темно, но я помню, что скатерть как бы светилась голубым светом. Это было очень странно. Как могла скатерть светиться?
— Может, там была ультрафиолетовая лампа?
Она улыбнулась:
— Должно быть так! А еще на столе была коробка из-под обуви. Я это тоже помню. Но мне не разрешали ее трогать. Я помню, что говорил Арти. Он сказал, что в коробке грибы, но нам с Юпитером нельзя их трогать, потому что это специальные волшебные грибы.
Я засмеялась:
— Психоделические грибы?
Она кивнула:
— Видимо, да. А ты удивляешься, почему я такая неврастеничка. Мои родители ловили глюки от грибов, пока я играла под столом.
Лили умолкла, вспомнив о еще одной причине своего невроза.
— Я вовсе не считаю, что ты неврастеничка. И никогда не считала. Наоборот, ты мне всегда казалась совершенно разумной и невероятно милой. А если учесть, через что тебе пришлось в жизни пройти, ты образец психического здоровья.
В ее глазах, обрамленных черными пушистыми ресницами, резко контрастировавшими с ежиком светлых волос, задрожали слезы.
— Я актриса, Джулиет. Это все театр. Я просто хорошая актриса.
Глава 13
Трудно себе представить, чтобы чье-то воспитание отличалось от воспитания Лили больше, чем мое. Мои родители решили создать семью, когда им уже было за сорок. Родителям Лили не исполнилось и двадцати, когда она появилась на свет. Лили шалила вместе с другими полуголыми детьми коммуны в Каньоне Топанга и Мексике. А я? Смотрела «Семейку Брэди» в Нью-Джерси. Тем не менее, политические симпатии наших родителей скорее совпадали, чем расходились. Мои совершили нелегкий переход от социализма к демократии еще в пятидесятых и всегда были активными пацифистами. Они могли встретить Рэймонда и Труди-Энн на антивоенном митинге, но внешний вид моей мамы поверг бы мать Лили в шок. Солидная еврейская пенсионерка с химической завивкой, в кардигане с бумажной салфеткой в рукаве и огромной сумкой, набитой вязаньем, коробками с изюмом и старыми журналами «Раскол» и «Комментарий».
Я себе и представить не могла, что значит иметь родителей, которые, подобно родителям Лили, ратуют за свободную любовь и принимают наркотики. Пока мама не посоветовала покурить травку.
— Что ты сказала? — переспросила я, думая, что ослышалась.
— Я все изучила. Она поможет, точно говорю.
— Мам. Подожди. Ты хочешь, чтобы я покурила запрещенный наркотик, дабы избавиться от утренней тошноты?
— Ой, я тебя умоляю. Что ты паникуешь? Это не наркотик, это лекарство. Поэтому ее и называют лекарственной марихуаной.
Я перенесла телефон на диван и опустилась на подушки. Такой разговор нужно вести сидя. Я проснулась на рассвете следующего дня после встречи с Лили и провела долгих полчаса в привычной уже позе — на коленях перед унитазом. Было рановато, чтобы беспокоить подруг, поэтому я позвонила маме за два часовых пояса от дома, чтобы поплакаться, как мне паршиво.
— Это незаконно, — сказала я.
— Законно. Если по рецепту. Помнишь тетю Марсий Файнман из Сан-Франциско?
Я не помнила — потребовался бы правительственный грант, чтобы разобраться в нагромождениях друзей и родственников моей мамы, а также во всех их болезнях.
— Конечно, — ответила я.
— В общем, у нее был рак. Бедняжка. Сплошь одни опухоли. Они один за другим пожирали ее внутренние органы.
Я поморщилась. Когда речь заходила о болезнях, мама употребляла яркие эпитеты.
— Из-за химиотерапии ее все время тошнило, и она, бедняжка, ничего не могла проглотить. Ей грозило умереть раньше от голода, чем от рака. И врач прописал марихуану. Это изменило ее жизнь. Нет, конечно, несчастная все равно умрет в конце концов, но, по крайней мере, она могла есть! Стала членом клуба. Приходит туда, ест шоколадные пирожные и чувствует себя в тысячу раз лучше.
— М-м-м. Пирожные…
Я поразмыслила, не замесить ли тесто, но решила, что меня вырвет еще при виде сырого яйца.
— Нет, мама, можешь считать меня сумасшедшей, но когда принимали закон о разрешении марихуаны в лечебных целях, вряд ли думали, что курить траву будет беременная женщина.
— А почему нет? — мама начала раздражаться. — Это самое безвредное лекарство! Китайские акушерки применяют его уже много веков!
— Мам, где ты все это узнала?
— Господи боже мой! Ты меня за дуру держишь? В Интернете!
Я рассмеялась:
— Нет, я тебя за дуру не держу, и очень признательна, что ты избороздила ради меня мировую сеть, но траву курить не буду. Мам, ты же в курсе, сколько нравоучений я выслушиваю из-за кофе. Думаешь, гинеколог разрешит мне покурить марихуану?
— Послушай, раз ты такая умная. Знаешь, сколько людей умирает каждый год от тайленола? — она не стала дожидаться ответа, хотя мне и нечего было сказать. — Больше двух тысяч. А сколько людей умерло от марихуаны? Ни одного. Никто. Ноль. Хотя делай, что хочешь. Сиди девять месяцев перед унитазом. Только мне не жалуйся.
— Не буду.
Я повысила голос, чтобы перекричать ее. Не сомневаюсь, что потом она скажет, будто я первая начала. Так случалось всегда.
— Поцелуй от меня внуков, — рявкнула она.
— Хорошо, — прокричала я в ответ.
— Позвони завтра.
— Ладно! — я бросила трубку.
— Кто это был? — услышала я тонкий голосок.
Обернувшись, я увидела в дверях Исаака. У него было заспанное лицо, а пижама на одной ноге задралась до коленки. Пелеринка Бэтмана отклеилась на плечах и болталась на спине, зацепившись липучкой.
— Малыш, — позвала я. — Иди ко мне.
Он прыгнул на диван и уткнулся мне в бок. Я вздрогнула, почувствовав, как его маленькие ножки упираются мне в живот. Я поправила пелеринку и поцеловала его в макушку.
— Кто это был, мама?
— Бабушка.
— Почему ты всегда кричишь на нее?
— Я не кричу!
— Кричишь.
Я на секунду задумалась.
— Ну, потому что она кричит на меня.
— А ты говори словами, мама.
— Хорошо, малыш. Я буду говорить.
Он тесно прижался ко мне, и я отстранилась:
— Осторожно с моим животиком, зайка.
— Из-за ребенка? — спросил он.
Я выпрямилась и посмотрела на него:
— Откуда ты знаешь о ребенке?
— Мне Руби сказала.
— А Руби откуда знает?
Исаак пожал плечами. Он не сомневался, что Руби знает все. Я взяла его на руки, отнесла в спальню к сестре, положила на кровать Руби и стала ее будить:
— Руби, проснись.
Она закрылась подушкой.
— Проснись, Руби. Пора в школу.
Руби села, протирая глаза. Когда она совсем проснулась, я спросила:
— Откуда ты знаешь, что у меня будет ребенок?
— Потому что ты потолстела и тебя рвет.
— Но откуда ты знаешь, почему?
Она снова потерла глаза:
— Так было, когда у тебя в животе сидел Исаак.
— Ты помнишь? Но откуда? Тебе ведь было всего два года?
Дочь пожала плечами:
— Я все помню, мама.
Я села на кровать и обняла обоих:
— Ну, и что вы думаете по поводу нового малыша?
Исаак посмотрел на сестру, будто ожидая указания, как ему отреагировать в такой ситуации. Руби наморщила лоб и призадумалась.
— Мы не против, — сказала она.
Исаак кивнул.
Я облегченно вздохнула и еще крепче прижала детей. И не могла не сравнить свою дочь с Лили. Настолько ли совершенна память Руби? Воспоминания Лили путаны и туманны, хотя, конечно, это результат того кошмара, который ей пришлось пережить. Но память — странная штука. Останутся ли воспоминания Руби такими же четкими или со временем сотрутся? И мне в голову пришла ужасная мысль. Если случится так, что я сейчас умру, останется ли в памяти Руби что-нибудь, кроме платья, которое я ношу…
