Зовите батюшку, звоните девять-один-один.
Мне от щедрот Анны достались овощи на пару, пресные и невкусные, и я задумчиво ковыряла их ложкой. Голод они не утолят, только начнут раздражать желудок.
— Я не слишком жестока с Авдотьей, отец?
— Отправить на многолетнее покаяние всяко более человечно, чем розга, — пожал плечами отец Петр, обстоятельно прожевав кусок мяса. Еда на его тарелке уменьшалась стремительно, но он не испытывал ни малейшего стеснения, накладывая себе еще и еще без чьей-либо помощи. — И нет в том вреда ни телу, ни душе. Впрочем, видят в том и зло поболе, чем порка. Вы спрашивали, как появилось Око. Вот… так, это у вас семейное, Елизавета Григорьевна, на покаяние отправлять, но неужели вам матушка не рассказывала?
Я как могла более искренне притворилась смущенной и ничего толком не знающей, но сочла необходимым пояснить:
— Ее рассказы всегда… отличались, отец, и значительно. Я не знала, какой истории верить, и в конце концов перестала вслушиваться в ее слова. Не то чтобы она много говорила об этом.
— Точно так же ваша пра-пра… увы, я не помню ни имен, ни родства, отправила на покаяние свою девку за то, что та миловалась с ее сыном, — сказал отец Петр, и я не расслышала пеняющие интонации, больше констатацию факта. Это меня насторожило, потому что его отношение могло дать пищу для размышлений. — Отец девки и сотворил после Око, когда барыня была в тяжести и могла не доносить.
Скупо, но именно то, что мне нужно. Никаких эмоций, сухие данные. Так с каким сердцем было создано Око?
— Барыня… разрешилась от бремени? — нашла я самое подходящее выражение, как можно более нейтральное. Я мастер вести коммерческие дела, но переговорщик в таких ситуациях из меня крайне неопытный.
— Да. Но это не спасло ни мать, ни дитя.
И поэтому отец Петр так настороженно относится к вещи, природу которой не знает и сам. Я обдумывала новый вопрос, как раздались тяжелые, будто кто-то гроб тащил, шаги, и на пороге появился Лука, и в самом деле словно придавленный, и в руках он держал нечто, завернутое в грязную, всю в земле, темную тряпицу.
Я нетерпеливо поманила его к себе. Лука двигался, как всходил на эшафот, и в глазах его стояли такое отчаяние и желание убежать как можно дальше, бросив ношу, что я подумала — не поторопилась ли я? Но лучший момент, когда со мной рядом отец Петр. Другого шанса познакомиться с этой штукой может не быть.
— Разворачивай, — велела я, облизав пересохшие губы. Страшно? Пожалуй, да.
Лука подчинился. Тряпку он положил прямо на стол, невзирая на тарелки, моя так была практически полная, и земля сыпалась на стол, на мою юбку, на облачение отца Петра. Но вот Лука закончил и шарахнулся в сторону, а я уставилась на украшение, которое было передо мной.
То самое, с картины.
— Разве он не должен светиться? — изумленно проговорила я. Око было размером с половину моей ладони, на толстой цепочке, я пересилила себя и приподняла его. — Какой он… тяжелый.
— Светиться? — переспросил отец Петр. — Конечно, нет. Без того, кто может совладать с его силой, это просто украшение.
— И что мне с ним делать?
Я спросила себя, почему я верю отцу Петру. Потому ли, что он явил свою магию, спас Егора, потому ли, что он наместник, или по той причине, что из всех окружающих меня людей отец Петр на первый взгляд кажется тем, кто не обманет? А мне трудно, фантастически трудно быть одной. Но отчего я решила, что он сам не жаждет заполучить Око законным путем?
Законным, потому что, как я поняла, продать фамильное ювелирное украшение может только наследница. Иначе мой брат давно бы поставил его на кон, в этом сомнений нет, но никто, ни один игрок, не примет такой заклад. Даже граф не рискнул.
Я повернулась к Луке, и он еле заметно, так, что я сама не поняла, не померещилось ли, помотал головой.
Я могу продать Око графу без Степаниды, к чему это приведет? Может найтись кто-то еще, обладающий силой, кому граф хорошо заплатит. Моревна, к примеру. Графу отчего-то нужна была именно я. Я — Око — дочь, и пазл из сотни не подходящих друг к другу картинок на мгновение сложился в моей голове. Сложился — и тут же рассыпался, но я успела ухватить то, что увидела: графу нужно, чтобы случись что — смертоубийство — обвинена в этом была бы я, а потом, вероятно, и я бы отправилась следом за покойной графиней, но уже не так грубо, вызывая тысячи подозрений, а сгорела бы аки свечка, и тогда орудием — виновным — владелицей Ока и следующим кандидатом надеть кандалы стала бы моя дочь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
А еще — да, еще графу останутся мои земли. Я была уверена, что у нас с братом равные права, иначе никто бы не стал рассматривать меня как залогодателя, пусть за часть земель и по доверенности.
Это только на первый взгляд казалось логичным, планы графа могли быть иными. Я положила Око, выжидательно посмотрела на отца Петра.
Он взял в руки Око, поднял его над столом. Ничего не происходило, затем с кончиков пальцев отца Петра сорвались бледные искры. Не проснулись от магического сна браслеты, не было столба пламени из потолка, мне почудилось, что Око издало сияние на короткий миг — и только. Отец Петр положил медальон и коснулся своего лица в том месте, где у меня была ссадина.
Я, хотя руки мне стоило прежде триста раз вымыть, повторила его жест. Раны не было. Как к свидетелю нового чуда я обернулась к Луке, и тот, как я и предполагала, рухнул на колени и заголосил:
— Велика сила Преблагого через наместников его!
— Лука? — я сдвинула брови. Орать он мог долго, но моментально возвращался к делам. — Как ты так быстро вернулся? Все продал?
Староста, продолжая торчать задом вверх, поднял голову. Глазки его бегали. Так-так-так…
— Так купцу Лощенову, барышня, за восемь тысяч и продали все как есть, — затараторил он. — А то как? За место на рынке плати? За постой плати? За еду плати?
— Это не две тысячи, — ледяным голосом напомнила я.
— А зато вот, — Лука соизволил выпрямиться, сунул руку за пазуху и извлек увесистую пачку. — Ассигнации, барышня. И пряменько как есть, как на подбор. А то сами-то мы сколько бы торговали?
Я закусила губу. Он вряд ли врал, он назвал мне фамилию, скорее всего, Елизавета Нелидова знала этого купца и проверить цену сделки было несложно. В его словах был резон, часто выгоднее отдать все посреднику, пусть и слегка потеряв в деньгах. Слегка — это не две тысячи, а я опрометчиво пообещала деньги на строительство школы.
Лука на коленях подполз, услужливо вручил мне пачку.
Я отсчитала ровно три тысячи. Ассигнации были новенькими, хрустели, каждая по двести грошей, и я протянула отцу Петру пятнадцать купюр. Что за сделка в церковью у меня выходит в итоге? И что отец Петр хотел продемонстрировать, являя мне силу Ока?
Черт его знает. Может, в нашем разговоре стал лишним Лука?
— Благодарствую за пищу и кров, — отец Петр поднялся, — заберу вашу девку на покаяние. Скоро ее не ждите, не раньше, чем волосы в косу сойдутся.
«Да я и не жду», — чуть не вырвалось у меня. Чем меньше змей будет пригрето у меня на груди, тем мне будет спокойней. Отец Петр ушел. Я слышала, как он негромко говорил о чем-то с Анной, потом опять морщилась от дикого воя Авдотьи, потом заржала за окном одна лошадь, другая — возможно, Кузьма решил подвезти Авдотью до церкви, откуда ее уже отправят в какой-нибудь монастырь, и там ей быстро выбьют из головы всякую придурь…
— Барышня? — робко позвал меня Лука, не сводя взгляд с ассигнаций. Я вспомнила, что обещала наградить Никитку, но у меня были лишь крупные купюры.
— Никитке купишь лошадку, сласти и рубаху, — приказала я. — Но потом, когда размен у меня будет. Что скажешь, добрая сия вещь или злая?
Лука скуксился. Денег ему за продажу вещей было не видать, но он изначально знал условия. Еще я заставила его выкопать Око, которое теперь лежало на столе, притягивало взгляд и отпугивало от себя одновременно.
— То в каких руках будет, барышня, — непонятно произнес Лука. — А так зарыл бы я его себе, пусть лежало бы. Али и продали бы куда, а может, оно еще и пригодится?
