пределах дома. Няня имела преимущество, так как была для Аделины почти незаменима. Мари же сознавала, что Филипп без ума от ее суфле и безе. Когда дело доходило до перебранки, Мари побеждала, поскольку могла излить поток смеси слов из английского и французского, все менее понятный с усилением ее гнева, на который невозможно было ответить иначе как взглядами и покачиванием головы.
Няня превозносила красоту своего подопечного. Он был самым красивым ребенком в Квебеке. Он был похож на младенца Иисуса. Мари не находила такого сходства, а она, будучи доброй католичкой, должна была иметь хоть какое-то представление о внешности Благословенного Младенца. И Мари рассказывала, как люди останавливают ее на улице, восхищаясь малышкой Августой в ее белой овчинной шубке и синем бархатном капоре.
Между родителями не имелось разногласий в наследственной красоте их детей. Николас действительно был славным ребенком и с каждым месяцем и каждой неделей становился все привлекательнее. Его кожа напоминала лепестки молочно-белого цветка. В его карих глазах, сверкавших золотистыми искорками, искрились озорство и живость. С рождения он был не безволосым, а с прелестным каштановым пушком на голове, который рос так быстро, что к пяти месяцам няня уже могла укладывать его в модную прическу, главную гордость ее жизни.
Аделина считала малыша очень похожим на свою мать, но в его облике уже виделись Уайтоки. Филипп сказал, что мальчик – копия Аделины, только не рыжий, и Аделина благодарила Бога, что Николас не унаследовал это. Она надеялась, что никто из ее детей не будет рыжим, считая такой цвет волос недостатком. Ее желание исполнилось. Ни у кого из ее детей не было рыжих волос. Масть унаследовал ее старший внук, причем в еще большей степени, чем она.
Крестины Николаса стали в Квебеке событием. Из Ирландии прислали несколько потрепанное крестильное платьице, которое надевали на Аделину и ее братьев. Церемония проходила в гарнизонной церкви, после чего гостей пригласили в дом Уайтоков, где произносились короткие, но впечатляющие речи, и выпили за здоровье и будущее счастье Николаса Ноэля Сен-Шарля много шампанского.
В середине Великого поста Уайтоки устроили еще более пышный вечер. Гостей попросили прийти в костюмах времен правления Людовика XVI. Как они преобразились в напудренных париках, мушках и изящных костюмах! В доме на улице Сен-Луи раздавались смех и танцевальная музыка, эхом разлетавшиеся по этажам, чего не было со времен герцога Кентского. Аделина танцевала с Уилмотом слишком часто, хотя в этом не было ничего удивительного: Уилмот оказался превосходным танцором, а его атласные панталоны и шелковые чулки демонстрировали стройные ноги.
Пожилые брат и сестра де Гранвиль нарядились в настоящие костюмы того времени, привезенные из Франции. Месье де Гранвиль носил свой костюм с меланхоличным изяществом, которое с наступлением ночи сменилось странной веселостью. Он вел с Аделиной кадриль, как вдруг перестал танцевать и устремил на нее взгляд, полный ужаса.
– Что случилось? – встревоженно спросила она.
– Maman! – сдавленно произнес он. – Maman! Не покидай меня!
Он стоял как вкопанный, его прекрасное лицо застыла в маске ужаса. Поспешно подошла сестра и увела его. Те, кто обратил внимание на это происшествие, заметили только, что у бедного месье де Гранвиля случился очередной нервный припадок, но его сестра заметила нечто более серьезное и рано утром послала за доктором Сен-Шарлем. Тот мало чем мог помог, чтобы остановить бушевавшую лихорадку и последовавший за ней бред. Весь навязчивый ужас, омрачавший жизнь месье де Гранвиля, обрушился на него как молния, бросающая мертвенно-бледный свет на сумрачную тень. Он вспомнил все. Смутные воспоминания об ужасах детства прояснились, будто все случилось вчера.
В таком состоянии он пробыл почти неделю, затем лихорадка отступила. Он успокоился. Он с сожалением говорил, что вынужден был оставить очаровательный вечер у Уайтоков, и попросил сестру проследить, чтобы его костюм аккуратно сложили и убрали. В ту ночь он умер во сне.
Бронхиальный кашель удерживал Аделину в доме. Было очень холодно. Стояла суровая зима, хотя определенно наступило время весны. Но день ото дня становилось все холоднее. Сильные снегопады сделали улицы Квебека непроходимыми, снег давил на крыши, пока сугробы с ужасным грохотом не падали с них под тяжестью собственного веса. Целыми днями люди в шарфах и теплых наушниках сгребали снег, возводя из него высокие стены по обеим сторонам дороги, так что рассмотреть что-то на другой стороне было нельзя. Молоко доставляли в замороженных блоках, мясо тоже было замороженное. Термометр упал до минус тридцати градусов. Огни Нижнего города бледно мерцали в ночи, словно далекие холодные звезды. Солнце, весь день скрытое за облаками, на закате осветило своими багровыми лучами скованную льдами реку Святого Лаврентия. Словно отклик на лязг льда, ранним утром по всему городу разнесся металлический звон церковных колоколов. Аделина слышала, как закрылась входная дверь и как заскрипел снег под ногами Мари, спешившей к мессе.
В углу кухни Гасси соорудила себе из белой салфетки, положенной на коробку, маленький алтарь, на котором стояло изображение Пресвятого Сердца[14], а перед ним – свеча в оловянном подсвечнике. Она становилась на колени, крестилась и шевелила губами, будто молилась.
– Ей же едва исполнилось два! – восклицала няня Николаса, обращаясь к Аделине. – Ребенок превращается в паписта, мэм. Прямо сейчас, на наших глазах.
– Она могла поступить и хуже, Матильда. Если ей угодно устраивать маленький алтарь, я не собираюсь препятствовать.
Новым домочадцем, занимающим довольно много места, стал Неро, громадный черный ньюфаундленд. Несмотря на молодость, он был крупным и ревнивым. Он вел себя так, словно сам был хозяином дома, его шерсть оказалась такой густой, что, когда его били, он недоумевал, играют с ним или наказывают. Обычно прежде чем зайти в дом, он валялся в снегу. Оказавшись внутри, пес так резко встряхивался, что устраивал снежную бурю, затем укладывался на свое место на лучшем ковре у ног Филиппа и принимался вылизывать свои огромные заснеженные лапы.
Холод был по-настоящему невыносим. В апреле еще стояла зима. Уилмот определенно решил переехать в Онтарио. Он делал все возможное, чтобы уговорить Уайтоков поступить так же. У Филиппа уже был друг, английский полковник в отставке, служивший в Индии, который поселился на плодородном побережье озера Онтарио. Полковник Вон был старше Филиппа, знал его по Индии, и его отношение к Филиппу было почти отеческим. Он убеждал Филиппа перебраться в Онтарио, где они могли бы стать соседями.
«Здесь зимы мягкие, – писал он. – Снега выпадает мало, а в долгое благодатное лето земля в изобилии дает и зерно, и плоды. Сейчас организуется небольшое уютное поселение для
