Совсем лишившись сил, я все же вытерпела молитву и побрела наверх, в дортуар, где кислая девица молча кинула мне ночную рубашку и указала на пустую кровать.
Я прижала рубашку к груди. Сердце у меня билось очень быстро. Мне еще ни разу не приходилось ночевать вне дома. Я оставила родителям записку, в которой сообщала, что отправилась за Луэллой. Но если ее здесь нет, где они станут меня искать? Я представила, как мама ходит по моей опустевшей комнате, отстукивая секунды по тыльной стороне ладони — она делала так, когда подсчитывала длительность моего приступа. Что если она будет ходить так всю ночь и все утро, поглощенная тревогой? Папа в моем воображении шел по улице под ручку с мисс Милхолланд, шляпка у нее была сдвинута набок, а кремового цвета пальто распахнуто. Может, ему и вовсе нет до меня дела? Может, он только рад от меня избавиться, чтобы я не злословила, как Луэлла?
Вдруг рядом появилась Эдна. Она взяла меня под руку, будто мы были давними подружками, и потащила к кровати, которую расстилала другая девушка.
— Вали! — велела ей Эдна. — Будешь теперь спать там, ты храпишь.
— А как же мои простыни? — Девушка посмотрела на меня сверлящим взглядом. Она была маленькая, но злобная, как барсук.
Эдна широким движением сорвала с кровати постель и сунула ее в руки девушке:
— Иди.
Та убежала, а Эдна кивнула на ночную рубашку, которую я так и прижимала к груди:
— Ты что, думаешь, тебе кто-нибудь будет помогать?
Было очень холодно, но никого это не пугало. Все раздевались догола, стягивали платья и сорочки, надевали через голову ночные рубашки, кто-то бродил и вовсе в одном белье, болтал и смеялся, пока остальные устало залезали под одеяла.
Смутившись, я накинула ночную рубашку и уже под ней сняла платье.
— Вот, хорошая девочка. А теперь сходи за простынями и застели постель, пока сестра Мария не явилась с вечерней проверкой.
Простыни лежали в большом шкафу, возвышавшемся в углу комнаты. Когда я вернулась, Эдна уставилась на меня, будто догадавшись, что я никогда в жизни не стелила постель. Припомнив, как это делала Неала, я подоткнула нижнюю простыню под матрас и накрыла все это верхней простыней.
Эдна казалась озадаченной.
— Странная ты. Смешная. — Она завела руки за спину, расстегнула платье и стащила его через голову. Ее голые руки оказались белыми и круглыми, а под сорочкой сильно выделялись тяжелые груди.
Скрипнув пружинами, Мэйбл рухнула на кровать напротив и уставилась на нас, подперев рукой подбородок.
Непроизвольно я снова коснулась опухшей щеки.
— Ты что, все еще переживаешь? — Мэйбл лягнула воздух — и край ночной рубашки приоткрыл точеные лодыжки. На бледной гладкой коже виднелась россыпь веснушек. — Мне же надо сразу утверждать себя среди новеньких, а то никакого уважения не будет. — Она перекатилась на спину и свесила голову с края кровати. Волосы белым языком пламени лизнули пол. — Эдна хочет, чтобы ты спала между нами. Наверное, ты ей понравилась, но она вообще-то добренькая, особенно с новичками.
Эдна опустилась на кровать рядом с Мэйбл.
— Подозрительная она какая-то. — Эдна перебросила волосы через одно плечо и обменялась с Мэйбл заговорщицким взглядом.
Мэйбл медленно кивнула.
— Так я и думала. — Опустив ноги на пол, она вытащила из-под матраса что-то блестящее и протянула мне. — Давай бери.
Это была маленькая косметическая баночка с надписью «Румяна. Коралл. Буржуа».
Я не взяла. Никто и никогда мной не помыкал. В школе девочки знали, что меня трогать нельзя — я была младшей сестрой Луэллы и к тому же болела. Никто не третирует больных девочек.
— Ты что, никогда щеки не румянила? — ухмыльнулась Мэйбл. — Ты меня оскорбишь, если не возьмешь. Знаешь, чего мне стоило это сюда протащить? Эдна, покажи ей.
Баночка полетела по воздуху прямо в руки Эдны. Та стянула с плеча лямку сорочки, открывая большую белую грудь с ярко-розовым соском. Приподняв грудь, она быстро сунула туда баночку и подняла руки, сделав легкий реверанс. Баночка осталась на месте.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Мэйбл захлопала в ладоши:
— Подумать только, что можно спрятать под этими штуками. Ладно, давай сюда.
Достав румяна, Эдна бросила их Мэйбл, которая без труда поймала их в воздухе, будто мячик. Она открутила крышечку и улыбнулась, осторожно погружая палец в красный крем.
Вдруг кто-то схватил мои руки и прижал к бокам.
— Не сопротивляйся, — прошипела Эдна, обжигая мне шею горячим дыханием. — Иначе возьмем побольше, и будешь ты как шлюха, а не как леди.
Я вспомнила, как сверкали глаза Луэллы, когда она злилась, как решительно она поджимала губы. Она бы не стала такого терпеть. Она бы уничтожила этих девиц. Я дернулась, пытаясь вырваться из рук Эдны, но сумела только отвернуться, когда Мэйбл приблизила ко мне красный палец. Я отчаянно пнула ее прямо в колено. Она вздрогнула, проскрипела:
— Дьявол!
Вдвоем они повалили меня на кровать.
Эдна села мне на живот, взялась руками за уши и удерживала мою голову на месте, пока Мэйбл размазывала холодные липкие румяна по моим щекам и губам. Дыхание у меня перехватило, сердце заколотилось, комната вокруг поплыла. Мэйбл зажала мне рот рукой, пока я брыкалась и дергалась, постепенно слабея. Я не смогу победить. Я не такая, как Луэлла. Я слабая и тонкая, как тычинки из учебника ботаники. Девицы сорвут меня, как листок.
На этот раз комната не осветилась и не растворилась медленно и мирно, как во время прошлого приступа, когда я лежала на кровати. За мной пришла жуткая смерть: черная петля затянулась вокруг шеи, я закашлялась и стала падать куда-то с ужасной скоростью. Мимо меня, как карты из рассыпавшейся колоды, проносились образы: папины пальцы на моем запястье, коса Луэллы на подушке, кукла с тусклыми желтыми кудрями, клавиши пианино, удар линейкой по пальцам, баночка кольдкрема, пролившегося на пол, белизна маминых шрамов.
Задыхаясь и хватая ртом воздух, я прорывалась назад сквозь густую темноту, рвалась из пустоты, пока снова не увидела потолочные балки, оконную раму и угол стены. Гул в ушах уступил место звону, и я увидела лицо сестры Гертруды.
Ее губы зашевелились, и я услышала:
— И давно это с ней?
Ответить я не смогла.
Стены вернулись на место, и я села, чувствуя себя так, будто меня засосало в туннель и выплюнуло с другой стороны. В комнате было тихо, только дождь барабанил по стеклу. Сестра Гертруда стояла, держа на ладони баночку румян, чепец и платок топорщились вокруг ее злого круглого лица. Мэйбл и Эдна лежали в постелях, глядя в потолок невинными скучающими глазами.
— Ты полагаешь, что можешь притворяться спящей, когда у тебя раскрашено лицо? Вероятно, девицы забыли предупредить тебя о том, что я проверяю каждую из вас, прежде чем погашу свет. Или, может быть, — она покачалась на каблуках, — им не было дела до того, что тебя поймают. Пойдем.
Я встала, ноги у меня дрожали. Я надела ботинки и вместе с сестрой Гертрудой вышла из дортуара в маленькую комнатку, где сестра Мария стояла на плетеном коврике перед камином — маленькая фигурка в черном, как понятая.
Сестра Гертруда со стуком опустила баночку румян на круглый столик, стоящий между двумя каминными креслами. Эта комната казалась вполне обжитой: книжные полки, безделушки, статуэтка Девы Марии на каминной полке, ручка и бумага на письменном столе.
— Смой это. Все! — Она указала на умывальник в углу комнаты.
Я совсем забыла о румянах на лице.
Закрыв глаза, чтобы стереть краску, я представила себя дома: пахнет фиалковым мылом, потрескивает огонь, и Неала велит мне умыться. Это длилось меньше минуты, но когда я закончила и передо мной предстали чужие строгие лица монахинь, я почувствовала себя растерянной.
Взяв меня за подбородок, сестра Гертруда с силой провела пальцем по моим губам. Я вспомнила, как мама смотрела мне в лицо, спрашивая о Луэлле, и как я вырвалась. Нужно было все ей рассказать.
Убедившись, что ни следа порока не осталось на пальце, сестра Гертруда сложила руки на пышной груди и сказала:
