— Такая возможность существует, — неуверенно тянет Ванек. — Но ввиду того что родительские чувства вашего батюшки никогда не приносили никакой пользы, рассчитывать на них не стоит.
— Ну, тогда… — Развожу руками. — Забудьте об этом. Я пройду обследование, и все будет в порядке. — Пульс учащается при мысли об этом — гигантская труба, гудение моторов, невидимое магнитное поле, пронзающее тело. Снова закрываю глаза и гоню прочь волну паники. — Это все у меня в голове; ничто мне не повредит.
Доктор Ванек сердито кряхтит:
— Тот факт, что все это в вашей голове, и есть главная проблема. — Он строго смотрит на меня. — Непонятно, что случилось за те две недели, которых вы не помните.
— Мы об этом так и не узнаем, — говорю я. — Это пропало навсегда.
— Воспоминания не исчезают, ограничен только наш доступ к ним. Что бы вы ни видели, что бы ни делали в эти две недели, все это хранится в голове. Нужно подумать, как вытащить воспоминания оттуда.
Киваю:
— Люси рассуждала точно так же.
— Люси — это сон, — ворчит Ванек. — Думайте о реальных вещах. Можете вы что-нибудь вспомнить?
— Помню пустой город. И… яму, похожую на глубокую черную дыру. Это корень всего.
— Забудьте вы пока про эту яму, — говорит Ванек. — Расскажите про пустой город. Все до мельчайших подробностей.
— Какое это имеет значение?
— Ваш мозг — вот что важно. Для меня, по крайней мере. Потому что теперь, как никогда, необходимо доказать, что вы не убийца. Майкл, мы ничего не знаем, вокруг сплошные тайны. Те две недели, возможно, таят часть разгадок. Или все. Если вы готовы идти на риск уничтожения собственной памяти, то, по крайней мере, попытайтесь сначала восстановить ее. Запишите все, чтобы оно не исчезло бесследно.
— Я… — Он прав. Если бы я смог вспомнить, где находился, что видел, что делал, то появился бы шанс отделить реальность от вымысла. Поднимаю на него взгляд. — Что вы собираетесь делать?
— Попытаюсь остановить этот идиотизм. — Он идет к двери. — Поговорю с вашим отцом.
Весь вечер снова и снова повторяю эту фразу, стараясь сохранить спокойствие: все в голове, мне ничто не грозит. Иллюзии исчезли, галлюцинации тоже, я вернулся в то состояние, в котором находился, когда перестал принимать кветиапин… Нет, даже лучше, потому что нет побочных эффектов вроде усталости или мышечных болей. Дискинезия прошла почти полностью. Бояться нечего. Томография не может повредить, потому что причины, рождающие страх, основаны на всяких сумасшедших глупостях, в которые я больше не верю. Это просто привычка. Все в порядке.
Это в моей голове.
Из-за беспокойства не могу оставаться в кровати, а потому встаю и начинаю ходить. Поглядываю на часы и жалею, что здесь нет окна. Вот уже два месяца я не видел звезд; в общей комнате окна есть, но мы бываем там только днем. Подчиняясь неожиданному порыву и не отдавая себе отчета в том, что делаю, открываю дверь, прислушиваюсь — не идет ли ночной охранник, и босиком семеню по коридору. Огромная общая комната едва освещена луной и резким желтым светом от лампы из сестринской. Слышен звук телевизора. Нам запрещено выходить из палат ночью, но, если не шуметь, медсестра ничего не узнает.
Двигаюсь осторожно. Обходя столы и стулья, добираюсь до окна, сквозь решетку смотрю вверх. Прутья холодят щеку. Город светится огнями, которые бросают блики на темное небо. Сквозь зыбкие облака просвечивают самые яркие звезды. Можно насчитать с десяток таких звезд. Половину неба закрывает соседнее здание, и я перехожу от окна к окну — ищу лучший обзор. Звезды крохотные, они едва видны из сердца города. Прижимаю лицо и любуюсь.
Небо как геометрический пазл, собранный между холодными металлическими прутьями.
Слышу шаги за спиной, быстро поворачиваюсь, не желая быть пойманным, но этот шум еще где-то далеко в коридоре. Меня не заметили, но возвращение в палату уже невозможно. Передвигаясь вдоль стены с окнами, добираюсь до дальней части комнаты, в телевизионный уголок, и прячусь за диван. Шаги приближаются, но с ними и другой звук — высокое поскрипывание, расхлябанное и прерывистое. Он кажется мне смутно знакомым. Подползаю к углу дивана и выглядываю как раз вовремя, чтобы увидеть, как из коридора появляется темная фигура, которая тащит швабру и ведро на колесиках. Уборщик. Я уже слышал звук этих колесиков прежде, но самого уборщика никогда не видел. Он, как и звезды, появляется только по ночам.
Снова прячусь за диван — жду, когда он доберется до двери и выйдет, но поскрипывание неожиданно прекращается. Выглядываю — он стоит в темноте, но не метет, не двигается, а просто стоит. Кажется, держит в руке что-то широкое и плоское, но не понимаю, как он может видеть в такой темноте. Опять прячусь.
Это глупо. Он всего лишь уборщик — ему плевать, вышел пациент из палаты или нет. Мне нужно просто вернуться, пока не появился охранник, и все будет в порядке.
Пора уже оставить подозрительность.
Киваю, делаю глубокий вдох. Я практически здоров — никогда так хорошо себя не чувствовал. Последнее, от чего мне нужно избавиться, вот от таких глупых остаточных страхов, и лучше всего от них не прятаться. Решительно встаю. Уборщик, спиной ко мне, медленно метет пол. Обхожу большой стол и тихонько окликаю его:
— Прошу прощения, мне нужно вернуться в палату…
Тут он поворачивается, и весь мир замирает, а сердце останавливается.
У него нет лица.
— Мм. Мм. — Язык лепечет невнятицу независимо от меня, мозг слишком потрясен, чтобы искать спасительный выход.
Человек опускает швабру и делает шаг мне навстречу:
— Майкл… — Его голос — едва слышный шепот.
Не могу вымолвить ни слова. Он с громким стуком роняет швабру и двигается на меня. Поначалу медленными шагами, но по мере того, как я отступаю, ускоряется. Глаза лезут из орбит, натыкаюсь на металлический стул, перелетаю через него. Теперь он почти надо мной. Его лицо — темно-синее ничто. Внезапно меня охватывает паника. Подчиняясь животному инстинкту, хватаю металлический стул, делаю им широкий замах и впечатываю в это пустое жуткое лицо, когда ему остаются последние два-три фута, чтобы схватить меня. Уборщик отлетает в сторону, и я по инерции делаю шаг назад. Он тяжело валится на пол, опрокидывая еще два стула.
Падаю на колени, сжимая в руках импровизированное оружие, и жду, когда прибежит охранник или сестра, но никто не появляется. Из сестринской доносится бормотание телевизора.
Неужели никто не слышал?
Смотрю на упавшее тело, на эту бесформенную черную тень, но она неподвижна. Медленно встаю, осторожно двигаюсь вперед, непроизвольно кивая. Обилие мыслей не позволяет сосредоточиться и пресечь это кивание. Человек лежит совершенно неподвижно. Он не дышит.
Я его убил.
Глава 16
Взглядом обшариваю комнату в поисках охранника, но здесь никого нет. Обхожу стол и подкрадываюсь к телу. На расстоянии вытянутой руки от него останавливаюсь. Ничего. Подбираю упавший стул, отодвигаю его, подхожу еще ближе. Уборщик лежит на животе, лицом — если у него есть лицо — в пол. Осторожно толкаю его — никакой реакции. Бью куда-то в бок. Он и на это не реагирует. Снова оглядываюсь, приподнимаю его за руку и переворачиваю на спину. Он тяжело перекатывается. В тусклом лунном свете вижу его чуть яснее — так оно и есть: это шокирующая, поразительная истина. У него нет лица. Трогаю его голову, и воздух вокруг лица словно рябит и образует складки. Тянусь к нему, дыхание перехватывает — мной владеет иррациональное убеждение: вот сейчас он вскочит и схватит меня. Безликий недвижим. Подвигаюсь еще ближе — неясное пятно одновременно притягивает и ужасает. Рождается нездоровое желание прикоснуться к нему. Когда до лица остается около фута, пальцы начинают вибрировать, и я в удивлении отдергиваю руку. Такое знакомое чувство.
С лекарствами или без, но это приводит меня в ужас.
Безликие люди реальны. Руки и грудь пульсируют, кожа плавится от невыносимого внутреннего жара. Реальны. Отшатываюсь, сажусь на пол и низко опускаю голову. За последние двенадцать часов я принял сто миллиграммов клозапина; много недель у меня не было визуальных, звуковых или обонятельных галлюцинаций. Жизнь моя посвящена уничтожению всех мыслимых психопатических признаков. Больше нет никакой возможности увидеть нечто иллюзорное — исключено по медицинским причинам.
И тем не менее он здесь. Безликий человек.
Отползаю еще дальше, прячась от ужаса в темноте. Ему было известно мое имя, он пытался напасть на меня. Почему? Зачем он здесь?
Не имеет значения. Он пришел, а значит, есть и другие. Следовательно, необходимо немедленно бежать.
Поднимаюсь. Вот только куда? Здесь безопасно; за мной наблюдают, меня защищают. Мотаю головой. Наблюдают — да, но защищают ли? Понятия не имею.
