Масла в огонь Шуриных страхов подлила Фанни Фельдман. К Богаевским она приезжать не пыталась, прекрасно зная, что Надин не одобрит дружбы своей племянницы с актрисой, но увидев Шуру на одном из званых вечеров, решила попрощаться – она уезжала в Крым, где ее ждал ангажемент в антрепризе Лавровской.
Они тепло попрощались, и Фанни уже собиралась уходить, когда подошел Бобринский и завел разговор о том, что сейчас волновало весь Петроград.
– Надвигается катастрофа, – он говорил непривычно серьезно, – а Государь, видимо, не понимает обстановки и должные меры не принимаются. Будет беда. Убийство Распутина положило начало хаосу, анархии. Все ждут переворота. Кто его сделает, где, как, когда – никто ничего не знает. А все говорят и все ждут.
Фанни тоже посерьезнела и вдруг посоветовала уезжать из Петрограда.
– Я чувствую, надвигается что-то страшное, – пояснила она.
Оказалось, недавно ей довелось быть в гостях у одного приятеля, серьезного информатора, знающего все и вся, соприкасающегося и с политическими общественными кругами, и с прессой, и миром охраны. И то, что она там услышала, заставило ее порадоваться отъезду далеко в провинцию.
– Царицу ненавидят, – без своей обычной улыбки сказала она. – Государя больше не хотят. За последние полгода как бы все переродилось. Об уходе Николая II говорили как о смене неугодного министра. О том, что скоро убьют царицу и Вырубову, говорили так же просто, как о какой-то госпитальной операции. Называли офицеров, которые якобы готовы на выступление, называли некоторые полки, говорили о заговоре Великих князей, чуть не все называли Михаила Александровича будущим регентом. Нас ждет что-то страшное, поверьте мне.
Похоже, ее серьезность сильно проняла Бобринского, поскольку несмотря на то, что он сам недавно говорил о надвигающейся катастрофе, услышав ее, попытался перевести разговор в шутку:
– Фанни, вы безнадежная пессимистка!
Но та лишь головой покачала, прежде чем уйти.
– Оптимизм, Петр Андреевич, – это недостаток информации.
Шуре от происходящего становилось все страшнее. Она не могла сочувствовать убитому – слишком он был ужасным негодяем, и благодаря рассказу Тани она знала об этом наверняка. Но все же с болью в сердце думала о том, что человек, которого она любит, причастен к подобному страшному злодеянию. Возможно, князь Юсупов и мог успокоить свою совесть рассуждениями о том, что был лишь орудием провидения, но для Шуры убийство оставалось убийством.
Слава Богу, ей было доподлинно известно, что сам Сеит не принимал в этом непосредственного участия, но все же он об этом знал, помогал готовить и готов был прийти на помощь Дмитрию Павловичу и князю Юсупову в случае необходимости.
Она вспоминала собственные слова Сеита, сказанные им в минуту откровенности: «Есть люди, которые могут пройти через кровь, грязь и боль, но остаться самими собой. Они как стекло – грязь не въедается в них, отряхнулись, и вот они снова чистые и звонкие, как прежде. А есть такие, как я, кто не может существовать вне того ужаса, через который им приходится пройти… Я скорее напоминаю подошву – грязь въедается в меня, и как ни старайся, полностью отчистить ее уже невозможно».
Господи, прости его, спаси и помилуй!
Была и вторая причина ее страхов, более материальная. Никому не было ведомо, как поведет себя Государь и что он сделает с преступниками. А если он вопреки своей обычной мягкости и нерешительности вдруг решит безжалостно наказать всех, кто был замешан в убийстве его любимца?
Шура мыслила достаточно трезво, чтобы понимать – Дмитрий Павлович и князь Юсупов слишком важные персоны, близкие родственники Царской семьи, их, возможно, накажут, но все равно ничего серьезного им не грозит. А вот те их приближенные, которые знали об этих планах и поддерживали их осуществление, вполне могут выступить в роли «козлов отпущения».
К счастью, всего через несколько дней она смогла немного успокоиться – тетушка Надин с удовольствием делилась с племянницами не только слухами, но и вполне достоверной информацией. От нее она узнала, что князю Юсупову и Дмитрию Павловичу, которые были посажены под домашний арест, приходит множество телеграмм и телефонных звонков, в том числе от самых близких родственников Государя (говорили даже, что и от вдовствующей императрицы Марии Федоровны тоже). В этих звонках и телеграммах им выражается всяческая поддержка и благодарность за совершенное.
Как и следовало ожидать, император отступил перед таким открытым противодействием собственной семьи – скоро стало известно, что Великий князь Дмитрий Павлович отправлен на фронт в Персию в сопровождении двух генералов и без права заезда куда бы то ни было, а князь Юсупов выслан на жительство в свое имение.
Вслед за Дмитрием Павловичем на фронт срочно отправили и всех офицеров, которые последнее время составляли его свиту и помогали ему ловить грабителей в Петрограде. Официально было объявлено, что подпольная типография найдена, банда разбежалась, значит, их услуги больше не нужны. Неофициально же рассказывали, что господин Протопопов подозревал, что все они знали о замыслах Великого князя, и решил убрать их с глаз долой, чтобы они не болтали лишнего.
Расследование было негласно прекращено. Все, кто имел отношение к смерти Распутина, могли вздохнуть свободнее – вряд ли теперь их кто-нибудь решится беспокоить, ведь новая попытка расследования вновь неизбежно приведет к именам все тех же двух главных виновников.
Глава 11
Гроза надвигается
Встречать отца из клиники профессора Егорова Шура с Валентиной поехали вдвоем – у Надежды Васильевны, к их радости, были запланированы какие-то более важные дела.
Он вышел им навстречу, уже одетый в теплое пальто и шапку, но все равно было видно, что выглядит он куда здоровее, чем прежде. Кажется, профессор Егоров и вправду оказался настоящим чудотворцем, если всего лишь недельное пребывание в его клинике дало такой эффект.
Шура и Валентина наперегонки бросились обнимать отца, и тот расцеловал их со слезами на глазах:
– Как же я счастлив вас видеть, мои милые! Рассказывайте, что делали, где бывали? С Надеждой Васильевной не ссорились?
Они сели в экипаж и, помня наказ профессора, начали наперебой вспоминать все интересное и позитивное, что было за время его отсутствия. Однако оказалось, что хотя в клинике Юлиану Матвеевичу не давали газет, о смерти Распутина он все же знал и очень интересовался подробностями. Но сестры дружно заявили, что в этом вопросе его никто не просветит лучше, чем Надин Богаевская, пусть лучше говорит с ней. А их в свою очередь куда больше интересует состояние его здоровья и вердикт профессора Егорова после обследования.
Юлиан Матвеевич уверил их, что здоровье улучшается, но от подробных объяснений уклонился, отговорившись тем, что это сложный медицинский вопрос. А приехав к Богаевским, сразу отправился к Надежде Васильевне, расспрашивать об убийстве Распутина.
В ожидании его Шура с Валентиной собирали вещи, чтобы вернуться домой. Точнее, Валентина собирала, а Шура раздумывала над важным вопросом: отдать отцу полученные от грабителя письма или не стоит.
В конце концов она все-таки решила, что это нужно сделать. Конечно, можно было бы сжечь их и ничего отцу не говорить, но если они действительно важные и опасные, лучше чтобы он знал, что они точно возвращены. Поэтому сразу по возвращении домой она отправилась вслед за отцом в его кабинет и молча положила бумаги на стол.
– Что это? – удивился Юлиан Матвеевич. Он проглядел письма и изумленно посмотрел на Шуру. – Это ведь те бумаги, что у меня украли! Откуда ты их взяла?
– Поручик Эминов нашел, где прятались грабители, – сообщила Шура, стараясь придерживаться правды, насколько это возможно. – Я ему говорила об украденных у тебя письмах, поэтому он нашел их там и отдал мне.
– Это большая удача. – Юлиан Матвеевич разорвал один из листков, открыл дверцу голландской печки и бросил его в огонь. – Боюсь, я писал не очень осторожно и к тому же высказывал мысли о том, что смерть Распутина стала бы благом для России. В нынешних обстоятельствах такое письмо могло бы мне очень повредить.
Его слова стали для Шуры единственной по-настоящему хорошей новостью за последнее время. Теперь она хотя бы знала, что рисковала собой и Сеитом не зря, дело и правда того стоило. По крайней мере, совесть ее теперь была спокойна.
* * *
К Новому году страсти словно бы улеглись. Во всяком случае, император и его окружение изо всех сил демонстрировали спокойствие и единодушие. Словно бы и не было никакого убийства, расколовшего дворянство на две части – на тех, кто безусловно поддерживал царя во всем, и на тех, кто радовался такому открытому противодействию его воле.
28 декабря в Трапезной палате Федоровского городка в Царском Селе состоялся концерт для раненых, названный «Вечер народного искусства». На нем, как и на других подобных концертах, присутствовали не только раненые, но и множество гостей, однако на сей раз отобранных по приглашениям, поскольку госпиталь в Федоровском городке был под личным покровительством императрицы Александры Федоровны и на концерте присутствовала вся Царская семья.
