было не по карману, так что оставались разговоры по скайпу. Поначалу все было прекрасно. Рафал делился с ней повседневными проблемами из жизни за границей: нигде не купишь нормальный хлеб, билеты на автобус такие дорогие, что он везде ходит пешком, даже в ливень, непонятно, когда использовать
the, а когда
a, а однокурсники думают, будто Польша – это третий мир, где по улицам бегают кабаны.
Но уже через несколько месяцев их беседы сошли на нет: темы иссякли, а ужасное качество связи, на которое они раньше не обращали внимания, вдруг стало раздражать. Они по-прежнему созванивались каждый день, но уже скорее из чувства долга, нежели внутренней потребности. Звонки становились все короче, в них появлялось все больше пустых, ничего не значащих фраз, заполнителей тишины: “ну и вот…”, “как-то так все”, “день как день”. Раньше они писали друг другу пространные электронные письма, а теперь письма напоминали открытки из пионерского лагеря: светило солнце, мы играли в мяч, а на обед был томатный суп. Несмотря на это – а может, как раз поэтому, – Юлита придавала каждому слову огромное значение. Она пыталась отыскать тайные смыслы, словно каббалист, пытающийся постичь скрытое значение Торы, словно юрист, в двадцатый раз перечитывающий один и тот же параграф в надежде заново его проинтерпретировать. Когда Рафал писал, что он привык к жизни в Англии, может, он на самом деле хотел сказать, что больше по ней не скучает? Когда он отправил ей сообщение “Мне тебя не хватает”, он правда так думал или написал это, просто чтобы ее успокоить? Почему он не добавил в конце смайлик с поцелуем или хотя бы восклицательный знак?
Юлита ходила подавленная и раздраженная, она злилась на Рафала за то, что он недостаточно старается, злилась на себя, что не смогла избежать паранойи. Она хотела написать ему о своих чувствах: что иногда ей так его не хватает, что она не может уснуть, что она боится того, что будет, когда он вернется, что она расплакалась, случайно разбив подаренную им на четырнадцатое февраля чашку. Но у нее не получалось подобрать слова, которые не звучали бы фальшиво, на все эти “люблю”, “обожаю” и “целую” у нее уже выработалась аллергия: их так часто использовали, что они лишились вкуса, сделались тошнотворными, как жвачка, которую слишком долго жевали.
Как-то вечером, стерев очередную версию только что написанного письма, Юлита решила, что вместо этого отправит Рафалу фотографию. Невинную: пижама в сердечки, волосы, стянутые разноцветной резинкой, губы, сложенные для поцелуя, и подпись “сладких снов”. Он ответил почти сразу. Благодарил, писал, что она прекрасна, просил еще. Тогда она оголила живот, приоткрыла рот. Ответ Рафала был длиннее. Он писал о своем желании, о том, чем ему хочется заняться, как она его возбуждает. Она колебалась. Наконец сняла верх. А потом и низ.
– Юлита? – в дверях стояла Ига, девушка из отдела кадров; волосы, собранные в пучок, белая рубашка, золотая цепочка с распятием, болтающимся посреди декольте. Она сидела этажом выше, вместе с дирекцией, Юлита видела ее только на аттестационных собеседованиях. Ига, как всегда, улыбалась, но на сей раз это была не улыбка “о-привет-рада-тебя-видеть”, а скорее “ох-мне-так-тебя-жаль”. – Зайди, пожалуйста.
Мацкович сидела за столом, прямая, как струна. Она читала разложенные на столе бумаги. При виде Юлиты жестом указала на пустой стул. Телевизор на стене был выключен.
– Начнем с того, что нам очень жаль, что с тобой такое произошло, – сказала Ига. – Догадываюсь, что для тебя это был очень тяжелый опыт.
– Можно и так сказать, – ответила Юлита, пытаясь унять дрожь в голосе.
– Если ты захочешь подать заявление в полицию, можешь рассчитывать на наше сотрудничество и поддержку.
– Спасибо.
– Однако… – Ига сложила руки как для молитвы. – Мы решили, что в свете последних событий будет лучше, если мы прекратим наше сотрудничество.
Юлите показалось, будто кто-то ударил ее по лицу.
– Что, простите? – наконец спросила она. – Но почему?
– Как ты знаешь, ты работаешь по срочному договору, поэтому мы не обязаны…
– Почему? – повторила Юлита.
– По нашему мнению… – Ига на мгновение замолчала, она очень осторожно подбирала слова, – по нашему мнению, твое дальнейшее присутствие в офисе окажет дестабилизирующее воздействие на коллектив и негативно отразится на репутации фирмы.
– Я не верю, что все это происходит на самом деле… Ига, я жертва преступления. И меня за это увольняют? За то, что кто-то меня атаковал и унизил?
– Конечно, нет, – кадровичка помотала головой. – Как я уже сказала, нам очень жаль из-за сегодняшних событий, и от имени правления я передаю тебе слова искренней поддержки. Однако, заботясь о благе фирмы, мы решили…
– Вы решили, что раз почти все видели мои сиськи, то мне здесь больше нельзя работать? Вы охренели?
Ига покивала и выждала паузу.
– Юлита, я слышу, что тебе больно. Мне правда очень жаль. Но решение принято: мы прекращаем наше сотрудничество.
– Могла бы набраться смелости и сказать, что вы меня выгоняете, – прошипела Юлита, после чего повернулась к Мацкович. Та по-прежнему молчала и читала. – А ты что, ничего не скажешь? На твой взгляд, это нормально?
– В принципе, да, – ответила главная редактор, подняв голову над бумагами. – Ведь я же обычная корпоративная сука, правда? И вообще, почему тебе вдруг так захотелось здесь работать? Ведь “Меганьюсы” – это, по твоим словам, страшная клоака.
Юлита поняла, что читала Мацкович. Ее переписку с Пётреком. Принтер выплюнул и это.
– Я… Извини, я не хотела… – насилу выдавила она. – Ты ведь знаешь, что я так не думаю, просто тогда я нервничала и…
– Позволь включить режим холодной стервы, – прервала ее редактор. – Меня это не волнует.
– Магда, подожди, давай лучше я… – Ига попыталась ее остановить, но Мацкович не обратила на нее внимания.
– Твое поведение повлекло огромные убытки для “Меганьюсов”, – продолжала она. – Ты позволяешь себе неподобающие и недопустимые высказывания о начальнице, да еще и коллег на это настраиваешь. В последние дни ты не справлялась со своими обязанностями, игнорировала мои требования. Да еще и эти ужасные фотографии… Я в тебе ошиблась, Юлита.
– Это было пять лет назад, я не хотела, чтобы…
– Как я уже сказала, меня это не волнует. – Мацкович разорвала лежащие на столе бумаги и выбросила их в корзину. – У тебя есть пятнадцать минут на то, чтобы собрать свои вещи. Охранник проведет тебя к выходу.
Юлита хотела возразить. Сказать, что у нее были лучшие показатели. Что она просиживала тут ночами. Когда нужно было, работала в выходные. Что все мы порой говорим глупости, и она обещает, что подобное не повторится. Что нельзя выпроваживать ее из здания, точно преступницу. Что после стольких лет она заслуживает
